У подножия Монмартра

В машине было холодно. Наверное, мой бывший муж очень гордился совершенным кондиционером своей новой машины. Удивительно, но он не спросил, что, собственно, произошло. Едва ли он считал нормальным обыкновение провожать в больницу незнакомых людей, но, видимо, полагал, что сам он выполнил свой долг. И это было правдой. Я сжала в ладони маленькую руку сына:

– Ты не замерз?

Во двор дома въехала машина скорой помощи и доехала до самого подъезда. Я сидела в это время у кухонного окна с чашкой остывшего чая. Я знала, зачем приехала «скорая помощь». В поведении соседа появилось нечто новое, подсказавшее мне, что произойдет сегодня. Теперь я поняла, зачем он выгнал из дома кошку. Раньше он никогда этого не делал. Кошка явно не могла по достоинству оценить обретенную свободу и металась по балкону. Сначала она безуспешно царапалась в дверь, потом вспрыгнула на перила балкона, оттуда на крышу, с которой спрыгнула на мусорный контейнер. Мне стало грустно, и я никак не могла понять, кто виноват больше – сосед или его кошка. Они были пока живы, но оба обречены. Домашняя кошка не вынесет тягот уличной парижской жизни. Из машины выпрыгнули медики, и это был хороший знак – он говорил о том, что сосед еще жив. Из спальни сына послышался какой-то звук. Может, он проснулся от визга тормозов кареты скорой помощи? В тот момент, когда в квартире соседа зажегся свет, я встала и зажгла лампочку в туалете, чтобы в ее слабом свете посмотреть, спит ли сынок. Я осторожно приоткрыла дверь его спальни. Сцепив ручки под подбородком, он крепко спал. Я вернулась на кухню и села к окну, чтобы досмотреть драму.

Она продолжалась довольно долго. Я знала, что мне давно пора спать, но не могла пропустить конец. Свет в квартире напротив погас. Прошло еще немного времени, и из подъезда вышли медики с носилками, на которых лежал он, мой сосед, прижав руки к лицу. Машина выехала со двора, и я провожала ее взглядом, пока огни не исчезли за поворотом. Сирену медики не включили, может быть, из сострадания к спящим парижанам. Я испытала невероятное облегчение, теперь я не буду видеть его, это воплощенное страдание, в своем окне. В последнее время мне стало казаться, что это не человек, а призрак, который вижу только одна я.

Однажды я спросила сына, не видел ли он в окне соседа, который всегда находится дома. Он ответил, что никого не видел, и я пожалела, что едва не втравила его в эту историю. Теперь мой сосед находился среди людей, привычных к виду умирающих. Сама же я этого видеть не хотела. Не лучше, однако, было и зрелище пустой, темной, покинутой квартиры. Мне хотелось, чтобы в квартиру въехала семья с детьми – с грудным младенцем, страдающим коликами и орущим день и ночь напролет, или с подростком, который будет ночами на полную громкость включать свои колонки. Пусть это будет кто угодно, только не раковый больной, не спящий по ночам.

* * *

Любопытство кипело в мозгу Мансебо, словно газированный напиток, когда он гнал машину назад в Париж из Рунжи. Напряжение от ожидания денег, спрятанных среди консервных банок, росло с каждой минутой, буквально разрывая Мансебо. Это ощущение было невыносимым, и он испытал страшное облегчение, поцеловав Франсуа, подавшего ему свежезаваренный кофе. Мансебо впервые понимает, как дорог ему этот бармен. Этот светлый человек никогда не увиливает от своего долга и каждый день, не кичась и не хвастаясь, готовит прекраснейший в мире кофе.

Несмотря на то что они с Тариком знают Франсуа одинаково хорошо и одинаково часто бывают у него, Мансебо все же чувствует, что он ближе к Франсуа, чем Тарик. Даже невзирая на то, что он почти всегда видит его только по ту сторону стойки. «Может быть, у него протез, – думает Мансебо, – а я этого не знаю». Франсуа живет не в их квартале, а в седьмом округе, вместе со своими четырьмя женщинами – женой и тремя дочерями.

– На днях я видел Амира. Хороший у тебя парень.

– Да, он хороший, и даже слишком.

– Что значит слишком?

– Он очень нежный и ранимый, а ты же знаешь, что Фатима может быть… резкой.

– Э, у всех одно и то же. Я тоже могу кое-что сказать. Стоит мне прийти домой и закрыть дверь, как сразу слышу: «старый черт» и «старый пень». Это еще самые ласковые слова. Но что делать – три дочери-подростка… Да, они у меня не слишком добрые.

– Да, наверное, от этого никуда не денешься.

– Как поживает Надия?

– Последние весточки от нее пришли несколько недель назад. Мы получили от нее открытку из Брайтона, кажется… нет, нет, точно из Брайтона. Они сейчас в отпуске – она и ее муж.

– Детей пока нет?

– Нет.

– Ничего, скоро будут.

– Да, с детьми им станет веселее.

Франсуа хлопает Мансебо по плечу.

– Не буду тебя задерживать. Вижу, что ты сидишь будто на иголках. Ты человек долга, Мансебо.