У стен Москвы

— Если судить не по хвастливым заявлениям немецких пропагандистов, а по действительному положению Германии, нетрудно будет понять, что немецко-фашистские захватчики стоят перед катастрофой…

Генерал Мизенбах слушал и не верил своим ушам. Ка-ак! Немецкие войска находятся в предместьях Москвы, а глава Советского правительства заявляет, что Германия — перед катастрофой?! Получается так, будто не над Москвой и всей Советской страной нависла смертельная опасность, а над Берлином и Германией.

— Германия истекает кровью, ее людские резервы иссякают, дух возмущения овладевает не только народами Европы, подпавшими под иго немецких захватчиков, но и самим германским народом, который не видит конца войны…

Генерал уже не мог стоять на месте. Он, как затравленный зверь, метался по комнате и придумывал тысячи казней человеку, который сейчас стоял там, в Москве, на трибуне и произносил эти слова.

А Сталин будто нарочно говорил все громче, все увереннее. И эта уверенность доводила Мизенбаха до бешенства.

— Смерть немецким оккупантам!..

Мизенбах подбежал к приемнику и о силой повернул ручку. В комнате стало тихо.

— Так нет же, нет!.. Русским не помогут эти пропагандистские трюки. Не мы, а они стоят перед катастрофой.

«Но зачем тогда так волноваться?» — мысленно спросил отца Макс.

— Я хочу, Макс, я мечтаю дожить до того дня, когда перед собой на коленях увижу не только русского солдата, но и советского Верховного Главнокомандующего вместе с его генералами. И я дождусь этого дня.

* * *

В комнате ночной полумрак. Неяркие лучи света от подфарников машин, проходящих мимо дома, скользят по стеклу, падают на генерала фон Мизенбаха, одиноко стоящего у окна.

Целый день он провел в размышлениях. Черт возьми, как хорошо начался сегодняшний день — и вдруг этот парад русских… Речь советского вождя не могла, конечно, поколебать веру генерала в победу, но… настроение было испорчено на целый день. И только сейчас, глядя на проходящую за окном мощную технику, которая была выделена ему из резерва группы армий «Центр», он понемногу начал успокаиваться.

— К тебе можно, Петер?

Генерал обернулся. На пороге комнаты отдыха стояла высокая миловидная женщина лет тридцати пяти, с ярко-рыжими волосами, собранными сзади в пучок. Это была знакомая генерала, журналистка, с которой до войны он провел не один день в ее одинокой, но довольно уютной квартире на Вильгельмштрассе. Журналистка только сегодня прилетела из Берлина. За месяцы войны генерал так соскучился без женского общества, что без малейшего колебания оставил ее у себя. Тем более что она не возражала.

— Да, да, входи, Эльза. Входи. Выспалась? — спросил генерал и, опустив штору, пошел ей навстречу.

— С самого Берлина не удавалось так хорошо поспать, как у тебя.

— Садись. Вот сюда. Здесь удобнее будет, — усаживая Эльзу на диван и садясь рядом с ней, сказал Мизенбах.

Эльза изучающим взглядом посмотрела на генерала, погладила его седые волосы.

— Ты очень постарел, милый.

— Это потому, что ты так долго не приезжала ко мне.

— Вот как? Тогда я постараюсь пробыть здесь столько, сколько потребуется для того, чтобы ты стал моложе по меньшей мере лет на пятнадцать.

— Благодарю, — сказал Мизенбах, целуя ее руку.

— А что скажет твоя супруга?

— Думаю, что за омоложение мужа она сделает тебе самый дорогой подарок… — шутливо проговорил Мизенбах и, заметив, что гостья зябко потирает руки, спросил: — Холодно?

— Немножко, — ответила Эльза.

Мизенбах нажал кнопку звонка. Вошел Бруннер.

— Затопи печь.

— Слушаюсь.

Адольф вышел из комнаты. Генерал сел напротив Эльзы.

— Ну, что нового в Берлине?

— Берлин ждет сообщения о взятии Москвы.

Мизенбах встал, прошелся по комнате и, остановившись возле Эльзы, сказал:

— Ничего, теперь уже недолго ждать.

— Откровенно говоря, после октябрьских неудач в Берлине кое-кто стал сомневаться…

— Октябрь больше не повторится, дорогая.

— Мы были бы очень рады этому. Но посуди сам. Вы не раз сообщали в Берлин, что дни русской столицы сочтены. Что она не сегодня-завтра падет к ногам нашей армии. Мы в газетах поднимаем шум по этому поводу. Даже оставляем свободными целые полосы, чтобы в любую минуту быть готовыми сообщить народу о взятии Москвы, а в это время русское правительство как ни в чем не бывало проводит парад своих войск на Красной площади.

— Надо больше верить в победу, друг мой. Ты же корреспондент знаменитой берлинской газеты. Если поживешь здесь, сможешь лично увидеть, как доблестные войска фюрера вступят в русскую столицу.

— Я для того и приехала. Мечтаю написать об этом книгу.

Мизенбах, не отвечая, выключил свет, подошел к окну и поднял штору. По окну заскользили неяркие лучи фар.

— Посмотри, какая колоссальная сила движется к нам, Эльза. Ты только посмотри.

— Солидно.

— Можешь начинать свою летопись, дорогая. Теперь уже не устоять русским. Против такой силы никто не устоит. На карту положено все. Все основные средства брошены сюда, под Москву. Теперь-то мы наверняка сломаем хребет русской армии… — Мизенбах опустил штору и включил свет. — Ну а что об англичанах и американцах слышно? Как они ведут себя?