У царя Мидаса ослиные уши

Лалага нежилась в платье кузины, словно в горячей ванне зимой, и жар проникал во все поры её очарованной души. Чувствуя, как оно трётся о полы жакета, ощущая жёсткую оборку на икрах, ей нравилось думать, что эта же ткань, сейчас уже пропитанная запахом её тела, когда-то обнимала Тильду. (Тильду, которой никто никогда не перечил, не говоря о том, чтобы отшлёпать или толкнуть!)

Но с тех пор, как Пау переехали на Серпентарию, платья доставались ей редко: матери это не нравилось, потому что напоминало о военном времени. Теперь, слава Богу, магазины снова ломились от одежды, и никто не запрещает зайти в «Челестрони», чтобы купить дочке красивую новую шляпку.

Из-за трёх часов пути на катере по морю встречи в доме тех или иных Марини стали теперь редки. Но даже в таких исключительных случаях Лалага продолжала жадно высматривать и подражать всему, что делала сестра. Возвращаясь домой, она старательно читала те же книги, собирала те же коллекционные карточки, пользовалась такими же заколками для волос, влюблялась в тех же певцов, чьи фото вырезала из старых журналов, но чей соблазнительный голос никак не могла услышать по причине отсутствия радио. Перед каждой встречей она тщательно продумывала три-четыре темы, казавшиеся ей безусловно интересными, чтобы попытаться завязать разговор с кузиной, записывала шутки, похожие на те, над которыми она смеялась. Но Тильда никогда не слушала, лишь изредка снисходительно бросая: «Да-да», – и сразу становилось ясно, что за разговором она не следит.

Мысль о том, что её рассматривают только как двоюродную сестру-глупышку, на долгие годы горькой занозой засела в сердце Лалаги.

Глава пятая

Однажды в конце мая – в одно из тех воскресений, когда все, как обычно, собрались на обед у бабушки с дедушкой, – тётя Ринучча, говоря о чём-то своём, вдруг небрежно бросила Лалаге:

– Ты уже написала матери, что это лето Тильда проведёт с вами?

Но не успела Лалага, недоверчиво покачавшая головой, открыть рот, как кузина вскочила со стула:

– Что ты такое говоришь? – воскликнула она возмущённо. – Я, как обычно, поеду в Плайямар.

В отношении пляжного отдыха жители Лоссая с давних пор делились на две партии: те, кто любил яхты и спартанскую жизнь, перебирались на остров Серпентария, где не было даже гостиницы и приходилось снимать комнаты в рыбацких домиках. Остальные ехали в Плайямар, куда уже дотянулись железная дорога, водопровод и электричество. Там построили набережную с четырьмя кафе-морожеными и ротондой для оркестра, разбили сад с фонтаном и скамейками, а на длинном песчаном пляже установили кабинки для переодевания, зонтики и шезлонги. Пляж назывался Лидо, и чтобы попасть туда, приходилось каждый раз платить за вход или покупать абонемент. В Плайямаре работали два кинотеатра, а в некоторых барах уже поставили телевизоры, потому что отдыхающие даже летом не могли оторваться от популярных передач «Угадай мелодию» и «Вдвое или ничего?».

Серпентария, конечно, ничем подобным похвастать не могла: только скалами, ветром, козами да кактусами-опунциями, жаловалась мать Лалаги мужу.

– Плайямар ещё нужно заслужить!

Марини принадлежали к партии Плайямара. Семья тёти Ринуччи бывала на острове всего пару раз, на экскурсии, в Пасхальный понедельник или чтобы посмотреть маттанцу, забой тунца. Но никто из Сорренти никогда не проводил там больше одной ночи и не рассматривал Серпентарию в качестве места длительного отдыха.

Откуда же это желание отправить Тильду на два месяца к Пау?

– Тебе нужен йод, – сказал дядя Даниэле тоном дружелюбным, но профессиональным, поскольку он работал врачом. – Ты очень бледная, и миндалины были воспалены.

– Когда это? – возмутилась Тильда. – Я прекрасно себя чувствую. А вот у него, – она ткнула пальцем в двоюродного брата, сына дяди Даниэле, – всегда болит горло.

Лалага молчала, боясь какой-нибудь невинной фразой вызвать гнев кузины. Она не могла поверить своему счастью: там, на острове, Тильда волей-неволей с ней подружится – среди горожан, приезжающих на отдых, не было ни одной девушки её возраста. Что касается девочек, постоянно живущих на острове, то к тринадцати-четырнадцати годам каждая из них либо уже работала швеёй, либо нанималась в услужение к отдыхающим. Да и в любом случае родители не отпустили бы их гулять в одиночку. Где это видано, чтобы невежественные деревенские девчонки, с грехом пополам закончившие начальную школу, водили дружбу с городскими?

С Ирен всё обстояло по-другому: Карлетто хоть и не принадлежали к сливкам общества, но все же не были ни фермерами, ни рыбаками.

– Торговцы, мелкие буржуа, – говорила мать Лалаги, которая могла соизволить поприветствовать хозяйку бара, но никогда не пригласила бы её в гости на чай. И ей очень не нравилось, что дружба между двумя девочками продолжались и после окончания начальной школы, пусть даже только потому, что иначе Лалага осталась бы на острове совсем одна.

– Почему бы тебе самой не отправиться на этот козий выгон? – спросила Тильда с вызовом. – Зачем мне туда ехать?