У ворот Петрограда (1919–1920)

Эти постановления, касающиеся разоружения островов, остаются в силе. Они были выработаны в общеевропейских интересах, ими создан особый международный статут военного свойства. Отсюда явствует, что до тех пор, пока эти постановления надлежащим образом не заменены новыми, каждое заинтересованное государство вправе требовать, чтобы они соблюдались другими. Отсюда одинаково следует, что каждое государство, владеющее островами, обязано соблюдать обязательства, вытекающие для него из постановления договора 1856 года о разоружении островов».

* * *

Да простит мне читатель эту чрезмерно длинную выдержку из официального документа, она характерна для иллюстрации того затруднительного положения, в котором вследствие отсутствия России находится современное международное право при разрешении целого ряда вопросов, как малых, так и великих, теоретических и практических. Приведенные здесь радиодепеши Советского правительства, как мы уже отметили, доказывают, в свою очередь, лишний раз только то, что «коммунистическое» правительство в своих спорах с практиками современного международного буржуазного права – Ллойд Джорджем, шведским королем, финским белогвардейским генералом Маннергеймом и Мильераном – оперирует ничем иным, как методами того же буржуазного права⁵⁵.

Чичерин и… юридическая комиссия Лиги Наций. Ленин и… лорд Роберт Сесиль – какое трогательное единение!⁵⁶

Стоило, действительно, четыре года сооружать «коммунистическое» государство, а потом вдруг вернуться к царским договорам 1856 года.

Но вернемся к Финляндии.

Нарастающий экономический кризис, неустойчивость внутреннего политического положения, незалеченные раны только что пережитой гражданской войны, тучи на горизонте внешней политики в связи с Аландским вопросом – все это, как мы уже говорили, создавало обстановку, требовавшую от финляндцев сугубой осторожности и отказа от всяких азартных решений в русском вопросе.

То или иное отношение к нему было связано непосредственно с «курсом» внутренней политики. Весенние парламентерские выборы – первые после гражданской войны – дали почти половину голосов социал-демократам (400 000). Это означало, что Маннергейму преобразованного правительства, если только в его намерения входит строгое соблюдение конституционных и парламентских гарантий, надлежит держать курс на демократию. В противном случае буржуазно-реакционный кабинет будет опираться лишь на незначительное парламентское большинство в несколько голосов, а при попытках совершить белый coup d’Etat[13] путем незаконного роспуска палаты, ограничения избирательного права или иными средствами страна вновь будет ввергнута в пучины гражданской войны.

Вступить на этот скользкий путь Маннергейм явно не решался. Начались, напротив, заигрывания с умеренными социал-демократическими элементами; последним – horribile dictu при тогдашнем настроении умов белой Финляндии – было предложено вступить в коалиционный кабинет и тем положить начало разрешению задачи социального примирения. Социал-демократы хотя отказались, но было ясно, что они не будут вести оппозицию quand мёме[14], если только правительство вступит на путь весомых демократических и социальных реформ.

Действительно, состав нового кабинета Веннолы и Хольсти, первые дебаты в новой палате по вопросу о монархии или республике, кулуарные торги с социал-демократической фракцией по делу об амнистии для участников коммунистического восстания, отмена цензуры и ряд других мер показали, что курс взят именно на демократию.

Это обстоятельство, само собой понятно, диктовало и русским политическим организациям в стране определенную линию поведения, даже если бы их собственный демократизм отличался сомнительными свойствами. Но как мы уже ранее показали, Карташевы, Кузьмины-Караваевы и Юденичи были «тверды». Успехи Колчака кружили им головы. «Верховный Правитель» только что перевалил через Урал и приближался к Волге, Антанта разговаривала с ним почти заискивающим тоном – где тут до «демократии» чухонцев…

А «чухонцы» это видели и молчали. Они не напрашивались более. Ведь помощь требовалась от них – помощь реальная, кровью и деньгами.

Переговоры шли туго, точнее говоря, почти совсем не велись, если не считать отдельных платонических завтраков и чашек чая А. В. Карташева с тем или иным финляндским политическим деятелем из правительственных кругов.

С эстонцами же, этими «чухнами второго разряда», переговоры вовсе не налаживались. Все мои личные шаги в этом направлении разбивались о тупое упрямство и политическую недальновидность А. В. Карташева.

– «Даровать» право на самоопределение кому – эстонцам? – никогда!.. С другой стороны, в демократических и социалистических кругах Ревеля, с которыми я вел переговоры на собственный риск и страх, я наталкивался постоянно на столь же решительный non possumus, но противоположного содержания:

– С вами и вашими единомышленниками мы подпишем любое соглашение, с Карташевыми же и Волконскими – никогда, ибо они и слышать не хотят о нашем праве на самоопределение…

Глава VII

В Париж