Убей меня по-братски

– Он очень быстро убегал, двигался легко, поэтому я решил, что это молодой парень. На нем была черная кожаная куртка с большой красно-желтой эмблемой на спине, на голове черный капюшон и такого же цвета джинсы. Обувь тоже черная. Вроде бы кроссовки.

– Он был один?

– Больше никого постороннего не видел. Я сразу вышел из квартиры и заглянул к соседям. Дверь была открыта. Аркадий сидел на полу возле дивана и держался за голову. Но потом он повалился на пол, как будто потерял сознание. А женщина уже была мертва. Я пытался нащупать у нее пульс, но безрезультатно. Жена к тому времени уже вызвала «Скорую» и полицию.

– Он что-то успел сказать вам?

– Нет. Он сидел молча. Я спросил, чем ему помочь, но он отрубился. Подумал, что тоже мертв. Но врачи «Скорой» сказали, что жив. Только он без сознания.

Супруги рассказали нам все, что знали. Охранник же подтвердил, что видел уходившего парня в черной одежде с капюшоном. Лица его разглядеть тоже не успел. Когда парень покинул здание, то побежал в неизвестном направлении.

Завершив опрос свидетелей, мы вернулись в квартиру. Личные вещи Полины лежали на диване. На первый взгляд все было на месте: телефон, кошелек с деньгами и карточками. Поэтому версию с ограблением отмели сразу. Вещи Ковурского тоже были не тронуты. Телефон валялся на полу среди посуды, кошелек лежал в брюках, которые, судя по всему, он успел снять.

Я с разрешения Головина подняла с пола телефон и посмотрела последние звонки и сообщения.

– Тут в основном звонили по рабочим вопросам. Но последний входящий звонок был от сына. Длительностью в пятнадцать секунд. Буквально за пару минут до происшествия. Обязательно надо бы с ним поговорить. Вдруг он что-то слышал, – сказала я ему.

– И необходимо сообщить их семьям, – произнес Головин. – Как позвонить ее матери? Вы с ней вроде бы общались. Она ведь единственный ближайший родственник?

– Есть еще муж и дети. Но они живут в Турции. Возможно, номер мужа есть в телефоне Полины. Но вам придется говорить по-турецки. Вы знаете язык?

– А вот с этим проблемы. В школе учил немецкий. И то сейчас все позабыл.

– Может, я помогу? Я немного владею этим языком, – предложила я Головину.

– Было бы неплохо. За это благодарю. Наверное, нам пора ехать в отдел. Свою работу мы тут выполнили, – огляделся по сторонам капитан.

– Послушайте, а камеры? – внезапно осенило меня.

– Что – камеры? – откликнулся Головин.

– Дом относится к элитным. Сами видите, здесь есть охранник. Возможно, и видеокамеры тоже присутствуют, – пояснила я.

Капитан кивнул:

– Позвоню ребятам, пусть выяснят и отсмотрят, если есть. В любом случае – здесь еще экспертам работать, «пальчики» снимать.

– А еще надо разузнать, как обстоят дела у Ковурского, – добавила я. – Может быть, заедем туда по дороге? Если он пришел в себя, может оказаться полезным.

– Да, конечно, поехали, – согласился он со мной.

К слову, Головин оказался не таким уж плохим напарником.

– А где ваша машина? – спросил меня он, когда мы садились в его автомобиль, чтобы ехать в больницу.

– Приболела, – ответила ему я.

– Как вы о ней ласково отзываетесь. Любя.

– Это вы не видели, как я с кофемашиной разговариваю, – пошутила я. – С ней у меня особые отношения.

– Наверное, выглядит забавно?

– Не столько забавно, сколько странновато. Даже подруга однажды спросила, не пришло ли время ли мне посетить психиатра.

– Вы живете одна?

– Да, а что?

– Просто предположил, раз вы разговариваете с техникой, значит, больше и поговорить не с кем. Я не осуждаю, ведь тоже живу один. Но у меня есть кот. Его зовут Шекспир.

– Назвали кота в честь поэта? Смело.

– Типа того. Его романтические кошачьи серенады по утрам придают мне заряд бодрости. Три года назад он сам пришел к моей двери примерно в трехмесячном возрасте. Характер тот еще. Но приятно, что, когда бы я ни пришел домой, он, как верный пес, бежит встречать меня. Кстати, раз уж мы работаем бок о бок, может перейдем на «ты»?

– Я не против, – ответила я ему и увидела в окно здание больницы. – Мы, кажется, приехали.

Хмурая, чем-то недовольная женщина в приемном покое сквозь зубы процедила нам, куда положили Ковурского. И даже «корочки», продемонстрированные Головиным, не смягчили ее.

Мы поднялись на третий этаж в нейрохирургическое отделение. К нашему счастью, Аркадий пришел в сознание в больнице. Врачи сказали, что у Ковурского сотрясение, но поговорить с ним разрешили. При этом предупредили, что волноваться ему ни в коем случае нельзя.

Медсестра провела нас в палату. Когда мы зашли внутрь, у его кровати уже сидела жена. Она вышла в коридор сразу, как увидела нас. На ее лице не было ни капли сострадания. Только злость и недовольство.

– Вы можете говорить сейчас? – обратился Головин к Ковурскому.

– Да, – прошептал тот.

– Кто это сделал?

– Не знаю, – отвел взгляд Ковурский.

А я тяжело вздохнула. Сын Вадим? Или бывший подопечный Савелий? Кого он пытается прикрыть?

– О чем вы разговаривали с нападавшим? – продолжил расспросы капитан. – Соседи сказали, что вы ругались.

– У меня сильно болит голова. Давайте отложим наш разговор.