— Тоже ничего, два слова. Можно из-за нее заработать кровоизлияние в мозг и размягчение мозговой ткани. Что-то вроде синяка внутри черепной коробки…
— И почему кресло стояло посреди комнаты? — внезапно вклинилась Лидия Евсеевна тем же безжизненным тоном, — Этот момент надо определить досконально. Оно же из мореного дуба, килограмм на тридцать.
— Ага, настоящий монстр, — кивнул Даня, — Кресло всегда между шкафом и стеной стояло, в углу. Сидеть на нем жутко неудобно, а выбрасывать антиквариат… Варька даже на чердак его отказалась переместить. "Оно же прабабушкино, оно же прадедушкино", в общем, в нем еще батька Махно сериалы смотрел и попкорн ел. И кому приспичило его вытащить на середину?
— Думаешь, кто-то из мужиков? — спросил Иосиф, явно сомневаясь в способности Павла Петровича или Алексиса совершить убийство, даже случайное.
— Да нет, могла и женщина, тридцать килограмм и подросток поднять может, — задумчиво протянул Даня.
Все молчали, рассеянно смотря в окно, где серебром и жемчугом сверкала завеса из капель воды, скрыв собой все происходящее снаружи. Буря бушевала не больше часа, а потом перешла в сильный дождь. Вода смывала пыль с травы и листьев, собиралась в потоки и огромные лужи. Деревья и трава тянулись к подобревшему небу, впитывая долгожданные дождевые капли. Уже почти рассвело, было прохладно, дул ветер, унося из комнат душный, пахнущий прогретой пылью воздух. Хотелось выйти на дорогу и, несмотря на дождь, пойти куда-нибудь без всякой цели, просто прогуляться. Потом парни обернулись и увидели, что соседкино место за столом опустело. Лидия Евсеевна ушла так же бесшумно, как и появилась. Они переглянулись, Даня покрутил пальцем у виска и зевнул. После дождя сильно захотелось спать.
Дом проснулся на удивление рано, засуетились женщины, готовя ранний завтрак и радостно приводя себя в "соответственный" вид. Мужчин не пустили в ванную комнату и к тому же пристыдили, что они, здоровые лбы, не хотят пойти к колодцу и незатейливо облиться из ведра. Оська, пакостно хихикая, тут же рассказал Даниле анекдот о том, как Бог создал мир и увидел, что это хорошо, создал мужчину и увидел, что это тоже хорошо, создал женщину, посмотрел на нее и сказал: "Ладно, она накрасится". После этой маленькой мести за лишение благ цивилизации оба отправились к колодцу за водой. Умывшись и приняв душ в пристройке, парни вышли на веранду, где Зоя и Лариса уже накрывали завтрак на легком садовом столике. Всей семье давно осточертела душная ритуальная "зала" с ее напыщенным интерьером. А после смертоносного дня рождения Варвары Николаевны завтракать, обедать и ужинать в этой неуютной комнате означало наверняка заработать себе гастрит, язву желудка и нервный тик.
Иосиф, выходя из летней пристройки, увидел, что возле кустов смородины стоят Симочка в утреннем "шлафроке" и Георгий, весьма импозантный в своем бархатном халате с черными отворотами. Ося пошел пожелать Даниным родителям доброго утра, радуясь, что Серафима Николаевна, наконец-то, начала приходить в себя, и даже вышла из дома в сад. Подходя, он услышал, как Серафима звенящим, трепетным голосом читает стихи Арсения Тарковского:
"Дождь грянул, наконец.
Он длился,
Как птичья песнь.
Он так плясал,
И так старался, так резвился,
Что мир вокруг преобразился
И засверкал, как бальный зал…"
Георгий растроганно посмотрел на жену, взял ее большую, широкую, как у всех Изотовых, руку и осторожно, словно тончайший бокал, поднес к губам. Осе стало неловко, он тихо повернулся, чтобы уйти, но его уже заметили. Гоша приветственно помахал ему, а Сима улыбнулась чуть смущенно и ласково. Иосиф, в душе проклиная себя за бестактность, начал что-то нести о погоде, посвежевшем воздухе, благотворном увлажнении почвы и прочей чепухе. Данины родители смотрели на него и поддакивали. Ося совсем уже собрался задним ходом ретироваться в кусты, дабы не мешать супругам наслаждаться красотами природы, но потом вдруг вспомнил о деле и без всякой задней мысли выпалил:
— Дядя Гоша, а вы, случаем, не помните, где эти документы, ну, заключение?
Произнести слова "из морга" при Симе, когда та едва-едва опомнилась после трагической гибели сестры, Ося не смог. Георгий подумал, потирая подбородок, потом неуверенно ответил:
— Может, где-то в доме. Я не помню, не до того было. Может, я его Павлу отдал, или Зое…
— А у Ларисы оно может оказаться? — предположил Иосиф.
— Не думаю. В Ларисе тогда что-то детское проснулось, беспомощное. И она все время плакала, плохо соображала, у нее все из рук валилось. Вряд ли я вручил Ларе важные бумаги, коли она в таком состоянии была… Да, ты прав, надо их поискать, они еще могут понадобиться. Для нотариуса, например, бумажной души.