Убийство Джанни Версаче

Поступление в Епископскую школу изменило жизнь Эндрю самым фундаментальным образом. Он оказался в среде преуспеяния и роскоши, способной вдохновить целеустремленных поучиться у других умению воплощать в жизнь кое-что из своих мечтаний. Но Эндрю с детства привык получать всё от жизни даром, а не ценой собственных трудов, — и вместо благодарности судьбе затаил обиду на нее. «В старших классах Эндрю отличали быстрый ум, открытость и амбициозность, он легко завязывал приятельские отношения и демонстрировал какое-то по-средиземноморски чувственное жизнелюбие. Но всё это омрачалось негативными и потенциально взрывоопасными темными глубинами, — рассказывает один из преподавателей. — Был в нем, к примеру, пласт слежавшейся зависти. Эндрю тайно ревновал одноклассников к их богатству и образу жизни, и от этого раздражителя ему было просто некуда деваться».

Хотя в Епископской школе сил на нравственное воспитание не жалели, это лишь распаляло затаившуюся в Эндрю злость и вполне уже сформировавшуюся склонность прикидываться не тем, кто он есть на самом деле. Внешне Эндрю представал юношей броским и ярким, бойким и непринужденным; в душе же он испытывал глубокую неуверенность в себе, беззащитность и беспокойство относительно того, что о нем думают окружающие. Очень немногие из его новых друзей знали о его филиппинских корнях, и практически никто — о наличии у него брата и сестер. Никто из его родных в школе так ни разу и не появился. А чтобы тревога и озабоченность не всплывали на поверхность, он всё больше маскировал их блефом и бравадой, вел себя всё бесшабашнее и развязнее. «Натурально из тех, кто ради прикола способен абажур себе на голову нахлобучить», — вспоминает его бывшая одноклассница Сара Колман Джордан. Девиз школы «Простота, правдивость, покой» никак не вязался с образом Эндрю Кьюненена. Но это не мешает сегодня его матери возлагать всю вину за грехопадение Эндрю на дурное влияние «скверного окружения» в Епископской школе.

Основанная в 1909 году Епископальной церковью в качестве школы-пансиона для девочек, Епископская школа размещается на территории архитектурно-исторической достопримечательности — в комплексе выстроенных в каре зданий в стиле старинной испанской миссии, над которыми высится колокольня, куда студенты иногда забираются тайком, чтобы с ее высоты полюбоваться захватывающим дух видом на Тихий океан. Построена школа на шикарном участке, пожертвованном одним из членов семьи Скриппсов, стоимостью в половину всей их газетной империи. По соседству расположены Институт океанографии имени Скриппса и Институт биологических исследований имени Солка[12]

, и вся эта местность славится непревзойденной красотой.

Ла-Хойя[13]

— самый северный эксклав города Сан-Диего — гнездится бусами цветущих палисадников на нескольких милях ухоженных террас над живописнейшим берегом. Позиционируя себя «курортом на взморье» в духе Французской Ривьеры, Ла-Хойя всегда была синонимом пышного изобилия и ландшафтно-пейзажного волшебства: испещренные солнечными бликами бухточки, белоснежный песок, морские львы, принимающие солнечные ванны бок о бок с отдыхающими. Бронзовые от загара серфингисты, устраивающие шоу в волнах, накатывающихся на кромку пляжа, где прогуливаются в полосе прибоя, закатав штанины до колен, молодые ученые-стипендиаты расположенных по соседству резервуаров мысли.

Вот только Ла-Хойя — куда более обособленное от окружающего мира и раздробленное на изолированные островки местечко, нежели любой из курортов Лазурного берега. До 1950-х годов «черным» тут не давали появляться за пределами двух улиц, выделенных для проживания горничных и шоферов; евреев сюда не подпускали близко по молчаливому всеобщему уговору вплоть до 1970-х годов; ну а что до геев, то даже самые состоятельные из них вынуждены еще и сегодня жить здесь, мимикрируя под натуралов. Да и о чем тут вообще говорить, если у Эндрю в классе имелся клуб «Республиканцы против социальных пособий».

В выигрышном положении были студенты из местных, которые в равной мере чувствовали себя свободно и раскованно как в стенах школы, так и на улицах родной Ла-Хойи, — и вот этой-то легкости Эндрю ни впитать, ни перенять, ни хотя бы изобразить никак не удавалось. Слишком глубоко он был уже к тому времени озабочен своим имиджем и слишком нечестен, чтобы хоть единожды отпустить тормоза, — хотя и заглушал свои страхи неистовыми выходками и постоянным истерично-громогласным выражением своих эмоций. Но, сколько он ни старался, так и не овладел в совершенстве безмятежной ловкостью повадок уроженцев здешних мест. И всё это, отметим, происходило в эпоху Рейгана, в самый разгар восьмидесятых, под всё это «давай-давай» из динамиков, на пике избыточного потребления как вершины стиля. Другие учащиеся Епископской школы — девочки в плиссированных клетчатых юбках и мальчики в синих блейзерах, — хотя и были родом в основном из окрестных мест, внутренне разительно отличались от Эндрю.