Убийство императора Александра II. Подлинное судебное дело

Отдавая на ваш суд, г-да сенаторы, г-да сословные представители, взгляды и стремления подсудимых и их партии, я, само собой разумеется, весьма далек от мысли их опровергать, с ними полемизировать. Не говоря уже о том, что это было бы несогласно с достоинством государственного обвинения, которое призвано лишь изобразить злодеяние в его настоящем виде, лжеучения социально-революционной партии так очевидны в мыслях и делах ее, что изобличение их едва ли и нужно для суда, тем более что и оружие у нас неравное: у них софизм и цинизм, у обвинения – неотразимые, еще дымящиеся кровью факты, простое человеческое чувство и бесхитростный здравый смысл. Тем не менее я не могу оставить без внимания ряд общих выводов, который грозно, самой очевидностью и правдой выдвигается из всего того, что совершилось, что мы знали прежде и узнали вновь. Несмотря на весь ужас и всю боль исследованной язвы, в данных этого исследования есть, мне кажется, и некоторые задатки горького утешения, насколько оно для нас еще возможно! Сомнения нет и быть не может – язва не органическая, недуг наносный, пришлый, приходящий, русскому уму несвойственный, русскому чувству противный. Русской почве чужды и лжеучения социально-революционной партии, и ее злодейства, и она сама. Не из условий русской действительности заимствовала она исходные точки и основания своей доктрины. Социализм вырос на Западе и составляет уже давно его историческую беду. У нас ему неоткуда было взяться – у нас не было и, слава богу, до сих пор ни антагонизма между сословиями, ни преобладания буржуазии, ни традиционной розни и борьбы общества с властью. Многомиллионная масса русского народа не поймет социалистических идей. Пропагандисты 1874 года знают, каким напоминанием, смехом или враждой встречали их в любой избе. Сторонниками нового учета являются у нас люди, которым без социализма некуда было бы преклонить голову, нечем заниматься, нечего есть, не о чем думать. Огромное движение – умственное, общественное и экономическое движение, вызванное великими реформами великого царя-мученика, подняло и передвинуло все элементы русской жизни, взволновав ее со дна и до поверхности. Но, процеживаясь и оседая, движение дало никуда не годные отброски, от старого отставшие, к новому не приставшие и на все готовые. Явились люди без нравственного устоя и собственного внутреннего содержания, но восприимчивые к чужому, постороннему влиянию, только бы оно сулило поприще обширное, заманчивое, легкое, льстящее самолюбию, скромного неблагодарного труда не требующее. Явились люди, могущие, за неимением или нежеланием другого дела только «делать» революцию. А западные лжеучения дали им нечто готовое, с виду красивое, звонкими фразами обставленное, страсти будящее, разжигающее… Слабые головы закружились в вихре социально-революционных приманок и перспектив и, не вглядываясь, бросились на скользкий, покатый путь. А ни на нем, ни в общественном уме и сердце ухватиться было не за что, и вот стали бледнеть и исчезать, как дым, остатки здравого смысла, совести, человечности, стыда… Все стало у этих людей свое, особенное, не русское, даже как будто нечеловеческое, какое-то – да будет позволено мне так выразиться – социально-революционное… У них выработалось одно – закал и энергия, но этот закал и эта энергия способны только на мрачное, для всех других людей преступно-дурное. На Россию они стали смотреть не как на отечество, а как на объект социально-революционных мероприятий, для которых все средства хороши. Но для России, которая смотрит на них не их, а своими собственными, неотведенными глазами, они не могут не представляться отверженцами, достойными беспощаднейшего осуждения.