Убийство президента Кеннеди

Сотрудники, работающие в приемной, не занимаются такого рода вопросами. Не занимаются ими и атташе. Посольство являет собой тесный мирок, и Халлеты неоднократно видели ожесточенного молодого человека, когда он вновь появлялся для бесед с послом Ллуэлином Томпсоном и сотрудниками консульства США. Консулы приводили ему массу аргументов. Их задача заключалась в том, чтобы уговаривать потенциальных перебежчиков отказаться от своего намерения. Халлет и его жена потеряли со временем молодого человека из виду. Их переводили с одного места на другое. Так же как и Ллуэлин Томпсон, который был назначен в 1962 году послом по особым поручениям, они возвратились на родину. Халлет присоединился к официальному окружению президента с местопребыванием по адресу Пенсильвания-авеню, 1600. Дети Халлетов ходили в приходскую школу в Стоун-Ридже вместе с детьми Роберта Ф. Кеннеди и его племянниками — детьми Сарджента Шривера. Халлеты все еще вспоминали о Москве, и иногда капитан, его жена и их шестнадцатилетняя дочь Кэролайн задавались вопросом, что стало с тем тощим недовольным молодым человеком. Они живо представляли его себе: его надменность, странно напряженное выражение его глаз, то, как он хватал со стула нью-йоркскую «Геральд трибюн» и, будучи большим любителем чтения, глотал в ней каждую строчку. Он произвел на них неприятное, но сильное впечатление. Халлеты помнили лицо этого человека и его имя — Ли Харви Освальд, хотя они давно ничего о нем не слышали. За беседой в домашнем кругу они высказывали предположение, что он все еще в Советском Союзе.

И все же…

Освальд уже не было в России. Он сообщил консульству, что одумался, и, одолжив деньги в госдепартаменте, вернулся в июне 1962 года в Техас, прихватив с собой быстроглазую, молодую русскую жену и малолетнюю дочь. Дальнейшие действия Освальда приобрели после его смерти огромный интерес. После того, однако, как были выяснены все несущественные мелочи, осталось всего два существенных факта: он потерпел одну неудачу за другой в конце концов возвратился в Даллас. Многое в последующей неразберихе объясняется его претензиями в области политических убеждений. Освальду нравилось называть себя марксистом. В действительности же идеалов у него было не больше, чем у кошки, и в моменты прозрения он сознавал это. Он был против демократии, против коммунизма, против всего на свете. В автобиографическом наброске, написанном им до его возвращения в Америку, он признавал «неприятной чертой своего характера стремление к независимости, вызванное заброшенностью» (sic!). Во время своего путешествия домой он задавал себе вопрос, что произойдет, если кто-либо (очевидно, он сам) «встанет и заявит, что он совершенно не только против правительства, но и против народа, против всей страны и всех основ ее социальности. Я слышал и читал о возрождении в США американизма, не ультраправого типа, а скорее вежливого, с виду не значащего ничего американизма, такого, как у группы „Америка — прежде всего“[13] и у „Фонда свободы“[14], но даже под этими прикрытыми, бесформенными, патриотическими жестами, имеется явно топор, спрятанный в подполье капиталами вдохновителей этого дорогого мероприятия. Где я могу обратиться? К беззастенчивым узколобым оппортунистам, представителям обеих систем, к гегельянским идеалистам, оторванным от действительности, к религиозным группам, к ревизионистам и к абсурдному анархизму. Нет!»