Убийство в библиотеке

— Вы читали когда-нибудь, господин Ячменев, учебник литературы для восьмого класса, тот, где меня проходят? — и принялся запальчиво шпарить наизусть: — Я был оторван от национальной и народной почвы… Я вел типичную для золотой молодежи жизнь — балы, рестораны, прогулки по Невскому, посещение театров… Посещение театров — это, оказывается, порок! — В голосе Онегина зазвучали те специфические ноты, с какими в XIX веке вызывали па дуэль. — А темы домашних сочинений. «Почему Онегин недостоин Татьяны?» Это почему же, спрашивается, милостивый государь, я недостоин?

— Вы вполне достойны! — поспешно согласился Ячменев.

— А меня вообще забыли! — вмешалась Екатерина. — Из учебников, можно сказать, повыкидывали! А я, между прочим, завоевала для вас всесоюзную здравницу Крым.

Ячменев молчал. Ему нечего было возразить. С кресла величественно поднялся Иван Грозный, направился к книжному шкафу и достал из него книгу:

— Послушай, Ячменев, что Зубарев писал про меня всего двадцать лет назад.

Он отыскал нужное место и начал читать с выражением:

— «Иван Грозный был талантливый и умный человек. Он был хорошо образован, любил и умел писать, обладал тонким и острым умом».

Царь перелистал несколько страниц:

— «Опричнина представляла собой крупный политический сдвиг, учреждение прогрессивное, хотя и в сопровождении известных крайностей». Ну, без крайностей в нашей профессии не бывает! — добавил Грозный с ласковой улыбкой, которая четыреста лет назад заставляла всех трепетать. — А что недавно насочинял про меня этот мерзавец? Ты читал рукопись?

Ячменев кивнул.

— И тиран я, и маньяк, и убийца! — царь был явно обижен. — И хунвейбины мои, то есть опричники, отрицательное явление…

Ячменев посмотрел Грозному в лицо и несгибаемо заявил:

— Так ведь это правда!

Екатерина оценила мужество Ячменева:

— Жорж, ты мне нравишься. Никогда не думала, что мне может понравиться простой советский человек!

Грозный вздохнул и снисходительно растолковал:

— Сразу чувствуется, что ты не руководил государством! Разве народу нужно говорить правду? Народ может ее неверно понять!

— У вас вредная точка зрения! — бросился в схватку Ячменев. — Чисто царская!

— Ты должен понять государя, Ячменев! — поддержала коллегу Екатерина. — Твой Зубарев писал то одно, то прямо противоположное. Где его принципиальность историка?

— В этом я не могу с вами не согласиться, ваше величество! — вздохнул Ячменев. — Но нельзя же за это убивать!

— Надо! — кротко возразил Иван Четвертый. — Поверь моему богатому опыту. Ничто так не сплачивает вокруг тебя, как убийства! Уцелевшие очень тебя любят!

Ячменев захлебнулся от ярости:

— Вы… Вы… Вы бандит, ваше царское величество!

Екатерина и Онегин обмерли. Они знали, что Грозный не прощал оскорблений.

Но царь тепло улыбнулся смельчаку и сказал сочувственно:

— Испортили тебя, Ячменев. Посмел бы ты так разговаривать со мной раньше. Пораспускались вы… Авторитетов не признаете… Мнения собственные заимели…

— Положим, Зубарев собственных мнений не имел! — Ячменев не заметил, что говорит словами Антона.

— Имел! — хитро прищурился самодержец. — В глубине души он меня любил. Ему нравились мои методы. Он был сторонником крепкой руки. Он был искренен, когда меня восхвалял. А сейчас он меня предал… А предателей я не терплю! Как я вчера вспомнил про все это — горько мне стало. И я погорячился. — Он взглянул на Ячменева, как на обреченного, — и сейчас я тоже погорячусь!

Самодержец неторопливо шагнул к картине и вынул из нее посох, которым он 388 лет назад убил сына Ивана, а вчера прикончил академика.

— Государь, не надо кровопролития! — вскричал Онегин. Накануне он тоже был против убийства, но не сумел обуздать гнев властителя.

— Молись, Ячменев! — приказала Екатерина, в которой взыграло классовое императорское чувство.

Но в Ячменеве тоже взыграло классовое чувство.

— Георгий Борисович, спасайтесь! — закричал Онегин. Царь уже надвигался на Ячменева с посохом наперевес. Стрелять в призрак было безнадежным занятием.

— Я буду не первой жертвой царизма! — гордо произнес Ячменев.

— Ну, если тебе от этого легче, — Грозный замахнулся и ударил следователя посохом по голове…

Ячменев очнулся на полу. На лбу надулась шишка. Он потрогал ее рукой.

По законам жанра в библиотеке не должно было никого быть, и Ячменеву следовало решить, что ему все это померещилось.

Но вопреки правилам, над ним склонился призрак и заботливо поливал ему голову водой из графина.

— Значит, это правда! — прошептал Ячменев.

— Я так рад, что вы живы! — Онегин помог ему встать. — Как вы себя чувствуете?

— Где цари? — спросил следователь.

— Они сделали свое дело и ушли!

Георгий Борисович бросил взгляд на картины и увидел, что цари как ни в чем не бывало вернулись в произведения искусства.

— Они же не подписали протокол, — расстроился Ячменев. — Теперь мне никто не поверит. Может быть, вы подпишете?

— Для вас с удовольствием! — Онегин взял у Георгия Борисовича шариковую ручку и вывел на протоколе затейливый росчерк. — Но, боюсь, мол подпись вам не поможет. Она ведь никому не ведома.