Убийство в доме свиданий

— Да, гадко и мерзко, но убивать людей, пусть даже ничтожных, отвратительных —. еще более мерзкое дело. Ладно, вижу, этот вариант придется оставить. И все же… все же как интересно! Этот автор записки на самом деле фурия или нет? — Он поднес к глазам записку: — «Вы, посетитель грязных притонов!» Ведь так мог написать и человек, знающий от кого-то о характере моего нынешнего расследования. Или это фурия, увидевшая меня в борделе на Шлиссельбургском, а потом, у Зинаиды, вспомнившая о встрече. А если это пишет человек, просто не допускающий мысли, что современный мужчина способен обойтись без публичного дома? Ах, как по-разному можно толковать эту фразу!

— Эту фразу, но не ту, последнюю, где говорится о необходимости уничтожать насельниц борделей, презревших благородное дворянское звание. Это убийца писала!

Так сказала Катя, а Выжигин вдруг проговорил с сияющим от внезапно посетившей его мысли лицом и ударил ладонью по лбу:

— Катенька! А вдруг это сама Зинка Гиппиус проституток убивала, а потом мне подбросила записку! Вспомни все ее бредовые и злые идеи о вреде жалости! И ведь с ее характером, с ее страстью ко всяким маскарадам и переодеваниям все это учинить!

Катя сильно испугалась, замахала руками:

— Да Бог с тобой, Степа! Что касается ее идей, так это она дурит, бравирует, желает фраппировать публику. Как раз такие-то люди все свое зло, недоумие в игре или на листе бумаги выложат — тем дело и кончится. Да и ей ли убивать? Она при виде зарезанной курицы в обморок упадет. Но вот послушай, Степан, какой у меня план явился…

Она замолчала, точно и сама засомневалась в необходимости излагать его.

— Ну, говори, говори! — нервно потребовал Выжигин, чувствуя, что Катя собралась сообщить ему сейчас не о чем-то пустячном, явившемся за минуту до ее фразы, а о давно обдуманной идее.

— У тебя прямая возможность есть, поймать ту страшную женщину, ведь ее теперь не остановишь… Нужна еще одна благородная, о которой тебе следует сообщить тому генералу… Розенкрейцеру, что ли?

— Розеншпигелю, — быстро поправил Выжигин, у которого замерло сердце от внезапного прозрения, но он потребовал: — Продолжай!

Катя помолчала. Выжигин видел, как быстро-быстро билась жилка на ее тонкой белой шейке, а щеки стали пунцовыми.

— Степа, — наконец сказала она, — я ведь вижу, как необходимо тебе поймать ту убийцу. Это для тебя даже больше, чем исполнение служебного долга. Я помогу тебе, я на время стану… проституткой, той самой, благородной. Обо мне ты и объявишь генералу, и будем ждать…

Выжигин с горящими, как у сумасшедшего, глазами подошел к Кате, опустился на колени, чтобы лучше видеть ее лицо, взял ее руки в свои ладони, зашептал:

— План ваш превосходен, Катенька Урюпи-на, курсистка и богатая невеста, да только неужто ты думала, что я соглашусь обрядить тебя в похабный наряд шлюхи и пустить тебя, точно карасика, чтобы щуку поймать? Ошибаешься, девочка! Я другую найду!

— Никого ты не найдешь, — со спокойной улыбкой возразила Катя. — . Кого ты попросишь? Актрису? Проститутку какую-нибудь? Но ведь им весь план нужно будет до последней черточки раскрыть, а кто из женщин рисковать станет? Чего ради? А я ради тебя уж постараюсь. Или не знаешь ты, что я в кружке драматическом играла, когда в гимназии училась?

И Катя, подбоченившись и вскинув голову, вдруг развратно прищурила глаза, скривила губы в плотской усмешке, призывно повела бровями да вдобавок ко всему ловко цокнула языком, сказав с гадкой гундосиной уличной проститутки:

— Ну че, милай гусарик, прогуляемся по прошпекту, а?

Выжигин смотрел на свою возлюбленную с диким изумлением — перед ним была не Катя, а чужая продажная женщина.

— Да откуда это в тебе? — только и прошептал он.

— Это скрывается в глубинах души каждой женщины, — возвращая себе обычный облик и ударяя Выжигина по носу пальчиком, с улыбкой смущения за свой спектакль ответила Катя. — Но вернемся к делу. Вначале ты идешь к своему Розенбауму…

— К Розеншпигелю, — улыбнулся Степан Андреевич.

— Ну, пусть. Итак, идешь к нему и говоришь…

— Господин полковник, — произнес Выжи-гин, сидя в кабинете затерявшегося за своим необъятным столом Розеншпигеля, — мне крайне неловко вспоминать о тех словах, что были произнесены мною во время предыдущего визита к вам. Я имею в виду свои подозрения в отношении той благородной особы, что она-де могла каким-то вредным образом повлиять на психику несчастных обитательниц борделей.

Полковник согласно закивал:

— Да, молодой человек. Старость заставляет нас быть более осмотрительными, а я — старик, да еще и врач, так уж поверьте моему взгляду на людей. Но не буду делать вам выговор. Я рад узнать, что послужило причиной вашего нового визита ко мне. Неужели одно желание выказать сожаление по поводу того высказывания?