Убийца-юморист

Мы умолкли. Где-то тут в углу зашуршало, и серенькая голохвостая мышь сверкнула в нас бусинками глаз, прежде чем нырнуть в щель между полом и деревянной рассохшейся стеной.

- Ты никогда не пробовала говорить с матерью обо всем этом?

- Пробовала. Молчит, как партизанка. Ну то есть что-то же говорит, но чтоб только увести в сторону от существа вопроса. Соглашается, что Витька шелапут, обормот, полуалкоголик, что стыда-совести не имеет. Но... Но просит меня снизойти к нему, к его слабостям. Потому хотя бы, что он в детстве опрокинул на себя кастрюлю с кипятком, сильно обжегся...

Дарья помолчала, протянула руку к окну, сунула палец в пелену пыльной серой паутины, досказала с печальным недоумением:

- Она была и с характером и без характера. Когда работала, писала, то с характером. В жизни в быту - без. И все время жила на грани нервного срыва. После того, как ушел её первый любимый мужчина, она от гордости не стала его искать ради алиментов. Сама всю жизнь тянула нас... Писала, писала... В детстве и в подростках Витька тосковал, что вот отца у него нет.. Хотел даже бежать в Сибирь... классе в шестом... искать его где-то там...

- А ты?

- А что я? Мой отец был простой технарь, с завода резиновых изделий. Добрый. Но недолгий. Умер, когда мне было четыре года. От пневмонии.

- А зачем ты всегда говорила, что у тебя отец археолог?

- Врала, Татьяна. Это у Витьки, по словам матери, отец был археологом. Красиво звучит, Татьяна, - "археолог". Приписка это с моей стороны, Татьяна... Я вообще любила в детстве много сочинять. И все у меня было "вдруг". Вдруг вхожу в лес, а там дворец весь хрустальный, а на крыльце целые тазы с яблоками, пастилой, жвачками... Меня ведь мать, говорю, все в стороне от себя держала. Я как-то даже и не болела. За что меня было любить? А у Витьки после ожога и печень, и почки забарахлили. А жили мы в сыром полуподвале. Тетки рассказывали, что она тогда только, из-за Витьки... пошла клянчить в Союзе хорошую квартиру. И получила. Жаль мне её. Жаль. Как-то все у неё в жизни не по писаному, а так, как бабушка говорила - "кулем". Но мы её любили. Витька любил крепко, ничего не скажу. Так что теперь с ним будет... даже не представляю что... Помнишь "Бедную Лизу" Карамзина? Там насчет того, что и крестьянки любит умеют. В применении к Витьке это звучит так: "Но и шалопаи любить умеют". Но я его, если совсем честно, не что не люблю... не принимаю... Не умеет себя ограничивать. Собственное желание - закон. Чаще не живет, а валяет дурака. А сколько женщин у него перебывало! Это же, Татьяна, просто немыслимо! Они, конечно, сами тоже хороши, не могут устоять против веселого мужика с палитрой в руках!

- Ты, Дарья, помимо своей воли, рисуешь не такого уж поганца, сказала я. - А как бы даже завлекалочку...

- Разве? Тебе что, нравятся безответственные люди? А он - такой! Вон ведь умчал ни с того ни с сего куда-то в тундру со своим мольбертом и плевать хотел, как тут мать... Но, думаю, если ему позарез будут нужны деньги - уворует у неё все, самое ей памятное, дорогое, и не зальется краской. Ну нахал! Но юморной! В компаниях - первый. Мать смешил до слез. Она... вспоминаю... мне по телефону рассказывала и смеялась про его последний с ней разговор. Она пришла к нему в мастерскую, он в подвале себе оборудовал, а её милый разлюбимый сынок стоит перед холстом и вопит: "Сволочи! Гады! Фашисты!" Она его спрашивает: "Что случилось? Какие фашисты?" Он говорит: "Смотри, мать, что эти убийцы сделали! Смотри! Они сожрали мою обнаженную натуру! За одну ночь сожрали!" Мать испугалась. Стала искать кости от бедной съеденной натурщицы. А он вопит: "Свиньи! Ни стыда, ни совести! Такую славную обнаженку съесть!" Мать спрашивает: "Неужели тараканы могли такое?" Она ведь у нас всегда была простодушная, доверчивая... "А как же! Запросто! - кричит Витька. - Гляди, что от неё осталось, от моей прелестной обнаженочки, от селедочки моей! Сколько эти сволочи ходов в ней понаделали! Придется выбрасывать!" Оказалось, в доме жил пьяница, сто лет пол не подметал, а все на него бросал. Слой грязи, гумуса образовался с полметра. Можно было картошку выращивать. Вот в этом гумусе жили несчитанные тараканы. Когда первый хозяин приступил к ремонту, он первым делом выжег все вокруг каким-то ядом, чтоб все микробы, вся живность передохла. Но тараканы оказались живучие, они водопадом переселились в подвал и, действительно, почти всю селедку сожрали за ночь, которую он положил на блюдо, чтоб писать...

- Дарья, - спросила я. - Ты не слишком строга к своему брату?

- Сыплю факты. Глянь на эту могильную плиту. Да не на мозаику, а рядом. Видишь бумажку с кусочками мозаики? Подними! Ссыпь мозаику в руку.

Я сделала все, что она велела.

- А теперь, - в голосе моей подруги звенело торжество, - теперь расправь бумажку и, голову даю на отсечение, ты обнаружишь, что это не пустой листок а из маминых бумаг, где есть её записи.

И точно. Листок оказался заполнен сверху донизу почерком Нины Николаевны, очень характерным, - крупным, с очень кругло написанным "о".