Убийца-юморист

Вспомнила еще, что если я приходила к Дарье в дом - Нина Николаевна вовсе не спешила радоваться, что вот, мол, гостья пришла, и звать к столу, чай, к примеру, пить. Она выходила из своей маленькой комнаты в очках, с суровой морщиной на переносье, с карандашом или ручкой наперевес, откровенно демонстрируя свою крайнюю занятость, и сообщала Дарье:

- Таня пришла. Что же ты ждешь? Предложи чаю.

Нет, нет, она ничуть не была слезливо-сентиментальна по отношению к детям, как можно было бы подумать, учтя, что в её стихах для самых маленьких действовали "зайчики", "мышки", "лгунишки", "топтыжки"...

Была ли она выдающейся детской поэтессой, вроде Агнии Барто? Однозначно - нет. Числилась в разряде "середнячков", то есть среди читателей детских книжек меньше всего было тех, кто запомнил её фамилию "Никандрова", а больше - кто не знал. Хотя некоторые стихи Нины Николаевны изредка читали по радио известные актеры. Я запомнила:

Погоди-ка, Ниночка,

Вот тебе корзиночка.

Для малины, для опят

И для рыженьких котят.

Видела я её и на похоронах Владимира Сергеевича Михайлова, куда меня послал зав отделом "в рассуждении чего бы изобразить информационно-завлекательное, чтобы затем покушать на честно заработанные деньги". Но видела, почти не видя. Она стояла где-то там, в толпе, с черной косынкой на голове - одна из многих, никому из примчавшихся телевизионщиков не интересная. Они, эти "собиратели алмазов", лишь мазали своими объективами своих "бетакамов" по "серой руде" второстепенно-третьестепенных представителей творческой интеллигенции. А вот всяких "известных", "прославленных", "знаменитых" подолгу держали под прицелом своей дорогой, добросовестной оптики, отслеживая проявление скорби, возникновение слез, прихватывая невольные вздохи...

Это и понятно: простому-рядовому интересно же обнаружить, что и самые маститые-знаменитые в отдельные моменты жизни очень даже похожи на него самого.

Я тоже, как уже говорила, пришла не столько хоронить Михайлова, сколько выжидать, когда освободится поэт Валентин Берестов, улетающий через три часа в Прагу, и взять у него интервью

... Когда поезд тормозил на подходе к Истре, вспомнила, что там, на похоронах, нещадно эксплуатировал свой дешевый фотоаппарат вездесущий Вася Орликов, недавний провинциал, которому, видимо, казалось, что все эти служители муз, сгрудившиеся у могилы, - явление экстраординарное и когда-нибудь со временем эта его пленка будет ходить в раритетах. Что вполне возможно. Если Вася успел снять для истории Нину Николаевну, Пестрякова и Шора наряду с "известными, признанными, увенчанными".

... Дарья в джинсах и клетчатой зелено-белой рубашке навыпуск поплыла назад, мимо окна, но меня успела углядеть. Ее большие светлые глаза стали особенно непомерными, словно хотели не упустить меня случаем, а сейчас же вобрать в себя всю, целиком и навсегда.

Я вышла из вагона. Мы молчком посмотрели друг на друга. Она сказала:

- Сюда.

Шли. Потом стояли, ждали автобус. Потом ехали в его тряском, изработанном нутре, где что-то скрипело и покряхтывало. Минут двадцать ехали, а мимо проплывали одноэтажные островерхие домишки, заваленные до бровей и выше густыми лилово-зелеными, бело-зелеными сугробами сиреней.

Вышли там, где дорога делилась на две, и одна, узкая, карабкалась на пригорок, к череде этих самых садово-огородных домишек, долгое время, до появления замков-особняков новых русских, изображавших высокую степень обеспеченности и комфорта.

Дарья привела меня к кривоватой деревянной калитке, упершейся рогом в разнотравье, отворила её со скрипом. За ней спасалось от ног прохожих разливанное море одуванчиков. Среди них, как царский трон, - полосатый тряпичный шезлонг. Здесь же - деревянный стол под цветущей яблоней и скамейка. И все это простое, непритязательное, дачное казалось чуть-чуть приподнятым над землей и плыло в свете утреннего солнца, ярко испятнавшего все вокруг. В том числе книгу в синем коленкоре, что лежала на столе лицом вниз, распахнув крылья... Прочла: "Анна Ахматова. Избранное". Тут же, скомканно, - розовое полотенце с подпаленным углом и белый чайник с ситечком, вставленным в носик.

- Как при маме, - сказала Дарья, взяла в руки подпаленное полотенце и стала выкручивать его, словно воду выжимала.

- Где её нашли? Кто?

- Соседка. Она пришла рассказать, что макароны оказались качественными. И консервы говяжьи тоже. Тетя Женя. Геологиня на пенсии.

- Какие макароны? Какие консервы?

- Пойдем, - сказала Дарья, - тетя Женя тебе сама все расскажет. - Она тащила полотенце за собой, как собаку на поводке.

Бывшая геологиня оказалась худенькой изящной старушкой в белом переднике, белых носочках и голубых босоножках. И в сильных очках.