Убийца Шута

Мой отец уже забыл про него. Он вдруг понял, что мы с Риддлом стоим и смотрим на него. Его плащ был залит кровью старой собаки. Он увидел меня, глядящую на него, и молча расстегнул пряжку, роняя окровавленную ткань на землю. Он не хотел замарать меня кровью, взяв на руки. Но Риддл не отдал меня. Я молча смотрела на отца. Он встретил взгляд Риддла.

— Я думал, ты унесешь ее отсюда.

— А я думал, что толпа может пойти против тебя и понадобится кто-нибудь, чтобы прикрыть тебе спину.

— И внести мою дочь в самую гущу?

— С того момента, как ты решил вмешаться, любой выбор был плох. Извини, если тебе не понравилось мое решение.

Я никогда не слышала, чтобы Риддл говорил так холодно, и не видела, чтобы они смотрели друг на друга как два рассерженных незнакомца. Я должна была что-то сделать, сказать что-нибудь.

— Мне холодно, — сказала я в никуда. — И я хочу есть.

Риддл посмотрел на меня. Напряженная тяжесть момента прошла. Мир снова сделал вздох.

— Я умираю от голода, — сказал он тихо.

Мой отец посмотрел на свои ноги.

— Я тоже, — пробормотал он.

Он вдруг наклонился, зачерпнул чистого снега и стер кровь с рук. Риддл наблюдал за ним.

— На левой щеке еще, — сказал он, и не было ни следа гнева в его голосе. Только странная усталость. Отец кивнул, все еще не поднимая глаз. Он сделал несколько шагов туда, где чистый снег цеплялся за верхушку куста, взял две горсти и умылся им. Когда он закончил, я вывернулась из рук Риддла. Я взяла холодную мокрую руку отца, молчала и только смотрела на него. Я хотела сказать ему, что увиденное не причинило мне боли. Может быть, немного, но не по его вине.

— Давайте съедим что-нибудь горячее, — сказал он мне.

Мы пошли в таверну мимо человека в переулке, блестящего так, что его трудно было разглядеть. Дальше по улице сидел серый нищий. Когда мы прошли, я оглянулась на него. Он смотрел на меня невидящим взглядом, его глаза были пустыми и серыми, как оборванный плащ на его плечах. У него не было чаши для подаяний, он просто держал на коленке руку. Пустую руку. Он не просил у меня денег. Я знала это. Я могла видеть его, а он не мог видеть меня. Все было не так, как должно было быть. Я резко отвернулась, уткнувшись лицом в руку отца, а он толкнул дверь.

Внутри таверны было шумно, тепло и витали запахи. Когда отец вошел, разговоры прекратились. Он стоял, оглядывая комнату, как Волк-Отец в поисках ловушки. Постепенно разговор ожил, и мы пошли за Риддлом к столу. Только мы сели, появился мальчик с подносом и тремя тяжелыми кружками горячего пряного сидра. Он поставил их — стук, стук, стук — и улыбнулся моему отцу.

— За счет заведения, — сказал он и поклонился.

Отец откинулся на скамейке, и хозяин, стоявший у огня с несколькими мужчинами, поднял кружку в знак приветствия. Отец серьезно кивнул в ответ. Он посмотрел на мальчика.

— Чем это так вкусно пахнет?

— Это коровья лопатка, готовится на медленном огне, пока мясо не отойдет от костей, с тремя желтыми луковицами, половиной бушеля моркови и двумя полными мерами ячменя урожая этого года. Если вы закажете суп, сэр, это будет не миска коричневой воды с кусочками картошки на донышке! А хлеб только что из печи, и у нас есть летнее масло, оно хранится в погребе со льдом и желтое, как сердечко маргаритки. Но если вам больше по душе баранина, то в наших пирогах из нее тоже есть ячмень, морковь, лук, а коричневые корочки такие слоеные и мягкие, что мы подаем их в тарелках, иначе вы просто не сможете кусок до рта донести! У нас есть нарезанная тыква, запеченная с яблоками, сливками, маслом и…

— Стоп-стоп, — попросил его отец, — а то мой живот сейчас лопнет от твоих слов. Что мы будем есть? — повернулся он ко мне и Риддлу. Каким-то образом отец начал улыбаться, и я была всем сердцем благодарна веселому мальчишке.

Я выбрала суп из говядины, хлеб и масло, как и отец с Риддлом. Потом мы стали молча ждать. Но тишина это была не вынужденной. Скорее осторожной. Сейчас лучше было оставить мир без слов, чем выбрать неправильные.

Принесенная еда оказалась почти такой же хорошей, как о ней рассказывал мальчик. Мы ели, и каким-то образом молчание примирило отца и Риддла. Огонь в большом очаге взвыл и затрещал, когда кто-то подкинул в него бревно. Дверь открывалась и закрывалась, приходили и уходили люди, а разговоры их были похожи на гудение улья. Я и не думала, что холодный день, покупки вещей и убийство собаки могут пробудить во мне такой аппетит. Когда я почти опустошила тарелку, нашлись самые нужные слова.

— Спасибо, папа. За то, что ты сделал. Это было правильно.

Он посмотрел на меня и осторожно сказал:

— Это то, что отцы и должны делать. Мы должны давать нашим детям то, в чем они нуждаются. Сапоги и шарфы, а еще браслеты и каштаны, если это возможно.

Он не хотел вспоминать, что сделал на главной площади города. Но я хотела, чтобы он понял.

— Да. Отцы. Некоторые идут прямо через толпу, чтобы спасти собаку от медленной смерти. И спрятать щенков и осла в безопасном месте.