Убийца Шута

Определенно, мне пора было возвращаться в таверну и найти отца, как бы я не боялась, что Шан потащит нас по своим делам. А вдруг отец пошлет с ней Риддла, или просто даст ей денег? Посреди улицы остановилась упряжка из четырех лошадей, запряженная в телегу с бочонками сидра, и мне пришлось обходить ее. Чтобы вернуться в таверну, я должна была пройти мимо серого нищего.

Я остановилась посмотреть на него. Он выглядел опустошенным. Пустой была не только его грязная ладонь на колене, взывающая к милости, а весь он, будто сливовая кожица, болтающаяся на ветке после того, как осы вытаскали всю сладкую плоть, оставив лишь пустую оболочку. Я посмотрела на его руку, но мне стало отчаянно жалко двух последних медяков. Поэтому я сказала:

— У меня есть яблоко. Вы хотите яблоко?

Он перевел глаза на меня, будто мог меня увидеть. Они были ужасны, мертвые и мутные. Я не хотела, чтобы он смотрел на меня такими глазами.

— Ты добрый, — сказал он, и я смело наклонилась, чтобы вложить яблоко в его ладонь.

В этот момент дверь лавки распахнулась, и тонкая маленькая женщина, хозяйка, вышла на крыльцо.

— Ты! — воскликнула она. — Ты все еще торчишь здесь! Убирайся! Уходи, говорю тебе! На улице полно покупателей, а в лавке пусто, потому что никто не желает перешагивать через твои вонючие кости и тряпки. Убирайся! А то придет мой муж с палкой и поучит тебя танцевать!

— Я ухожу, ухожу, — чуть слышно пробормотал нищий.

Его серая ладонь сжала красное яблоко. Он спрятал его на груди, под рваную рубашку, и начал медленно, тяжело подниматься. Женщина глядела на него. Я наклонилась, на ощупь нашла его палку и вложила ее ему в руку.

— Ты добрый, — снова сказал он.

Он крепко схватил палку двумя руками и поднялся на ноги. Качнувшись, он медленно повернул голову.

— Улица свободна? — жалобно спросил он. — Если я сейчас пойду, улица свободна?

— Достаточно свободна. Шагай! — резко сказала женщина, и будто по команде из-за угла вывернула тележка, направляясь в нашу сторону. Я решила, что никогда ничего не куплю в ее лавке.

— Стойте, — предупредила я его, — вас раздавят. Подождите, и я провожу вас.

— Эй ты, назойливый огрызок! — она наклонилась, чтобы подразнить меня. Ее тяжелые груди бросились вперед, как цепные псы. — Знает ли твоя мать, что ты шастаешь по улице и болтаешь с грязным попрошайкой?

Я хотела сказать ей что-нибудь умное, но она повернулась и крикнула в глубину лавки:

— Хен? Хен, этот нищий все еще сидит у двери! Выпроводи его уже, я давно тебя просила!

Тележка с грохотом проехала мимо.

— Идемте, — сказала я.

Пахло от него ужасно. Мне не хотелось трогать его. Но я знала, что отец не оставил бы его на милость этой женщины. Пора было вести себя, как дочь своего отца. Я взялась за палку, ниже его пальцев.

— Я проведу вас, — сказала я ему. — Теперь идем.

Дело шло медленно. Даже держась обеими руками за палку, он едва мог стоять. Он делал два маленьких шажка, выбрасывал палку вперед, — и снова два маленьких шажка. Когда я отвела его подальше от двери лавки специй, то вдруг поняла, что не представляю, куда его вести. Куда-то, где ветер не достанет его. По обе стороны от нас двери лавочек отрывались и закрывались, покупатели выходили и входили. Впереди — только городская площадь. Мы медленно заковыляли к ней. Никто не вернулся к тому месту, где умерла собака. Кто-то убрал в сторону ее тело и голову быка, и, как попросил отец, накидал чистого снега, но кровь уже просочилась сквозь него. Розовый снег, почти красивый, если не знать, что это на самом деле. Я не знаю, почему повела его туда, ведь это было открытое место. Под деревом валялась тряпка, которой была прикрыта голова быка. Возможно, он мог посидеть на ней.

Я оглянулась на дверь таверны, зная, что если не вернусь в ближайшее время, отец или Риддл придут за мной. Или оба.

Или никто. Там была Шан, способная занять обоих настолько, что они позабудут обо мне. Скверное чувство сжало мое сердце. Ревность. Наконец-то я нашла ему имя. Я ревновала.

Это подстегнуло меня помочь слепому нищему. Я не хотела возвращаться. Пусть они придут и найдут меня, и увидят, что я могу быть такой же смелой и доброй, как отец. Помогаю нищему, которого никто не хочет касаться.

Жестянщик на тележке смотрел на нас с отвращением. Наверное, он хотел, чтобы мы отошли от него подальше. Я набралась смелости и поправила сумку на плече.

— Дайте мне руку, — решительно сказала я. — Я помогу вам идти.

Он колебался, понимая, как отвратительно он выглядит. Затем усталость взяла свое.

— Ты слишком добр, — с какой-то грустью сказал он и протянул мне палку.

Я взяла ее. Он слегка покачнулся. Я оказалась ниже, чем он ожидал. Его грязная рука сжала мое плечо.