Душевное расстройство Молли было все сложнее выносить, так как во всем остальном она оставалась прагматичной и благоразумной.
Циклы у Молли прекратились несколько лет назад. Тогда она сказала мне, что не сможет больше забеременеть. Я попытался успокоить ее, да и себя самого, напомнив, что хоть я и пропустил ее детство, у нас все же есть общая дочь. Было глупо требовать у судьбы большего, чем то, чем она уже одарила нас. Я сказал Молли, что смирился с тем, что у нас не будет еще одного ребенка, и искренне верил, что смирилась и она.
Наша жизнь в Ивовом Лесу была обеспеченной и комфортной. Трудности, осложнявшие ее юные годы, остались позади, а я отстранился от политики и интриг баккипского двора. У нас наконец-то было достаточно времени друг для друга. Мы могли принимать у себя путешествующих менестрелей, позволять себе все, чего бы ни пожелали и отмечать проходящие праздники настолько щедро, насколько захотим. Мы выезжали вместе верхом, осматривали стада овец, цветущие сады, сенокосные луга и виноградники, лениво наслаждаясь дивными пейзажами. Мы возвращались уставшие, ужинали не переодеваясь и поздно ложились спать, если нам того хотелось.
Наш управляющий Ревел был настолько компетентен, что я сам стал практически бесполезен. Удачный выбор, несмотря на то, что он никогда не станет нашим охранником, как того хотел Риддл. Каждую неделю он встречался с Молли, чтобы обсудить список блюд и поставки. Ко мне же он обращался так часто, как только осмеливался, представляя списки вещей, которые по его мнению должны были быть починены, обновлены или куплены, клянусь Эддой, просто потому, что этот человек наслаждался переменами. Я выслушивал, выделял средства и передавал в его способные руки.
Имения приносили доход, превышавший расходы на их содержание. И все же, я тщательно следил за счетами и откладывал все что мог на будущее, для Неттл. Несколько раз она упрекала меня за трату собственных средств на ремонт, который мог быть оплачен с доходов от поместья. Но корона пожаловала мне щедрую пенсию за годы служения Принцу Дьютифулу. На самом деле, нам хватало и на то, чтобы откладывать. Я верил, что наконец настали спокойные деньки, время отдыха, для нас двоих. Обморок Молли на Зимнем празднике встревожил меня, но я отказывался верить, что он был предвестником неизбежного.
В год смерти Пейшенс, Молли стала более задумчивой. Она часто выглядела отвлеченной и рассеянной. Дважды она жаловалась на головокружение и один раз провела в постели три дня, прежде чем почувствовала себя полностью здоровой. Она похудела и стала медленнее двигаться. Когда ее младшие сыновья решили следовать по своему жизненному пути, она проводила их улыбкой, а мне тем вечером достались ее тихие слезы.
- Я счастлива за них. Для них все только начинается. А для меня - заканчивается, и это непросто.
Она начала проводить больше времени за тихими занятиями, была очень внимательна ко мне, и чаще проявляла нежность, чем в прошлые годы.
На следующий год ей стало немного лучше. С приходом весны она вычистила позабытые ульи, и даже нашла и приманила новый рой. Ее повзрослевшие дети приезжали и уезжали, всегда переполненные новостями о своих занятых жизнях, привозили внуков. Они были рады видеть, что к матери отчасти возвращается ее прежняя энергия и сила духа. К моему восторгу, к ней вернулось желание. Это был хороший год для нас обоих. Я осмеливался думать, что то, что вызывало приступы головокружения, осталось позади. Мы стали ближе, словно два дерева, посаженные рядом, чьи ветви наконец достигли друг друга и переплелись. Нельзя сказать, что ее дети так уж сильно разделяли нас, просто она всегда в первую очередь думала о них и посвящала свое время им. Без стеснения я признаю, что наслаждался тем, что наконец стал центром ее вселенной и делал все что мог, чтобы показать ей, что она всегда занимала в моем мире такое же место.
С недавних пор, она снова начала полнеть. Ее аппетит казался неуемным и я начал поддразнивать ее, когда ее живот округлился. Я перестал в тот день, когда она посмотрела на меня и сказала, почти печально: