Убийца в толпе. Шиллинг на свечи. Дело о похищении Бетти Кейн

– Досточтимый отче в это время не принимает, – был ответ.

– Вручите досточтимому отцу мою визитную карточку, – сказал Грант, просовывая ее сквозь решетку, – и передайте на словах, что я буду весьма признателен, если он примет меня по делу чрезвычайной важности.

– Мирские дела не имеют к нам отношения.

– У досточтимого отца, возможно, будет иное мнение, когда он узнает, кто я.

Окошечко захлопнулось так резко, что, будь это не святой приют, можно было бы счесть это грубостью, и Грант остался на темнеющей улице один. Он увидел, как Уильямс издали отдал честь и скрылся. С соседней улицы доносились голоса играющих ребятишек, но вокруг было тихо – транспорт здесь не ходил. Шаги Уильямса затихли задолго до того, как Грант снова услышал слабые звуки из-за двери. Потом раздался скрип отодвигаемых болтов и скрежет ключа. (От чего они запираются? – успел подумать Грант. От жизни? Или решеткам надлежит удерживать ослабших духом в этих стенах?) Наконец дверь отворилась ровно настолько, чтобы пропустить одного человека, и Гранта пригласили войти.

– Мир да пребудет в тебе и во всех христианских душах, и да будет с тобою благословение Господа отныне и во веки веков, – скороговоркой пробормотал человек, запирая за ним двери.

Грант подумал, что с таким же успехом человек мог бы ему промурлыкать начало шлягера «Спой мне еще раз».

– Досточтимый отче в великой милости своей изъявил согласие принять вас, – говорил монах, ведя Гранта по коридору.

Его сандалии глухо хлопали по каменным плитам. Он привел Гранта в чисто выбеленную комнату, где не было ничего, кроме стола, стульев и распятия на стене, и удалился, оставив его одного. В комнате стоял пронзительный холод, и Грант надеялся, что досточтимый отче не будет испытывать его таким образом слишком долго. И правда, не прошло и пяти минут, как привратник появился, склонился в торжественном поклоне перед своим отцом, снова пробормотал ту же формулу напутствия и удалился, оставив их наедине. Грант ожидал увидеть фанатика или шарлатана. Однако перед ним стоял почтенный проповедник – вежливый, уверенный в себе человек, судя по всему образованный.

– Чем я могу помочь вам, сын мой?

– В вашем братстве есть человек, которого зовут Герберт Готобед, – начал Грант.

– Здесь нет никого с таким именем.

– Я и не думал, что у вас он сохранил это имя, но вам, вероятно, известны подлинные имена членов вашего ордена.

– Мирское имя перестает существовать с того момента, как человек переступает наш порог и становится одним из нас.

– Вы же сами спросили, чем можете мне помочь.

– Я этого не отрицаю.

– Мне нужно повидать Герберта Готобеда. У меня для него есть новость.

– Мне неизвестен человек, носящий это имя. И для вступившего в братство Древа Ливанского уже не существует новостей.

– Пусть так. Вы можете и не знать, что его зовут Готобед. Но человек, с которым мне надо поговорить, – член вашего ордена. Я вынужден просить вас помочь мне его найти.

– Вы что же, предлагаете, чтобы я выстроил перед вами всех членов общины?

– Нет. Но вероятно, у вас есть моления, на которые собираются все?

– Конечно.

– Тогда позвольте мне присутствовать там.

– Это весьма необычная просьба.

– Когда у вас ближайшая служба?

– Всенощная начнется через полчаса.

– Вы согласны предоставить мне место, с которого я мог бы видеть лица всех братьев?

Досточтимый отец отнесся к его просьбе с явной неохотой, но как бы невзначай брошенное Грантом замечание по поводу абсурдности кое-где имеющего силу средневекового права убежища возымело свое действие, и отче вынужден был согласиться.

– Да, между прочим, скажите мне, пожалуйста, – боюсь, я очень несведущ во всем, что касается ваших порядков и правил, – у членов вашего братства бывают какие-то дела в городе?

– Нет. Разве что если кому-то требуется помочь.

– Значит, братья совсем не выходят в город? (Если это так, у Герберта Готобеда будет несокрушимое алиби!)

– В течение двадцати четырех часов каждый из них в день полнолуния пребывает в миру. Это сделано для того, чтобы во время пребывания здесь, где отсутствуют грех и соблазн, у человека не возникло бы ощущения, что он непогрешим, что он выше греха и соблазнов. За это время двенадцать часов он должен посвятить помощи людям в той форме, которая доступна ему; другие двенадцать – ночное время – он должен посвятить медитации: летом – где-нибудь под открытым небом, в полном одиночестве, зимой – в церкви.

– Понятно. А с какого времени исчисляются эти двадцать четыре часа?

– С полуночи до полуночи.

Глава двадцать первая