Грант предложил всем отправиться в кафе, знаменитое своими пирожными, и принялся собирать раскиданные вещи миссис Рэтклиф. При этом он сделал так, что письменный бюварчик как бы от его неловкого движения выпал и раскрылся. На странице с неоконченным письмом, залитой ярким солнечным светом, перед ним возникли строчки, написанные крупным округлым почерком – почерком миссис Рэтклиф.
– Извините! – произнес он и положил бюварчик на кипу журналов и брошюр.
С гастрономической точки зрения посещение кафе можно было счесть удачным, однако, подумал Грант, как попытка развлечь дам это полное фиаско. Две из них явно проявляли к нему недоверие; третья же, мисс Летбридж, держалась с нарочитой веселостью, чем лишь подчеркивала овладевшее ею чувство неловкости.
Когда они распрощались и Грант со своей спутницей уже в сумерках двинулись по направлению к станции, он сказал:
– Вы держались молодцом, мисс Динмонт. Не знаю, что бы я без вас делал.
Она не ответила. Во время обратной дороги девушка была так молчалива, что Грант, и без того недовольный собой, расстроился вконец. Почему, собственно, она ему не верит? Неужели считает его коварным чудовищем, способным использовать ее в своих злодейских целях?!
«А почему ты считаешь, что тебе обязаны верить? – насмешничало его второе „я“. – Ведь ты – полицейский. По сравнению с офицером уголовной полиции сам Макиавелли покажется чистоплюем!»
Когда Грант находился в разладе с самим собой, его губы непроизвольно складывались в сардоническую улыбку. Это происходило и теперь. Он не нашел ответа ни на один из досаждавших вопросов. Он не понял, признала ли миссис Рэтклиф брошь или нет; не мог решить, действительно ли она упомянула в разговоре с горничной Нью-Йорк, а та просто перепутала, или нет. Даже то, что он увидел образец ее почерка, само по себе еще ничего не давало: такой же крупный округлый почерк был у большинства женщин. Короткое молчание при первом взгляде на брошь могло быть объяснено просто тем, что она разбирала переплетенные буквы. И расспросы о том, кому она предназначается, могли быть вполне невинными. А могли свидетельствовать как раз об обратном. Если эта особа действительно причастна к убийству, то должна обладать незаурядным умом и вряд ли легко даст себя уличить. Один раз при первом допросе ей уже удалось одурачить его: тогда Грант не потрудился присмотреться к ней внимательно. Она с легкостью может продолжать дурачить его и теперь – если только Грант не сумеет обнаружить какой-нибудь чертов факт, объяснить который ей окажется не под силу.
– Что вы думаете о миссис Рэтклиф? – спросил он девушку.
Кроме деревенского паренька с подружкой, в их купе никого не было.
– А в чем, собственно, дело? – проговорила она. – Вы задали вопрос просто так или это продолжение расследования?
– Послушайте, мисс Динмонт, вы на меня обиделись?
– Обиделась – не то слово. Я уже говорила, что не люблю, когда из меня делают дуру, а сейчас я чувствую себя именно так.
Горечь, прозвучавшая в ее голосе, вконец расстроила Гранта. И он, даже не стараясь этого скрыть, сказал:
– И совершенно напрасно. Вы справились с заданием как профессионал, и у вас нет никаких оснований быть недовольной собой или обиженной. Я бьюсь над одной загадкой и никак не могу ее разрешить, поэтому мне требуется ваша помощь – только и всего. Потому я и поинтересовался сейчас вашим впечатлением о миссис Рэтклиф. Мне нужно услышать мнение одной женщины о другой, мнение непредвзятое.
– Ну, если честно, по-моему, она просто глупа.
– А вам не кажется, что это – одна видимость и что за нею скрывается глубокий ум?
– Ничего за нею не скрывается, по-моему.
– Думаете, она пустышка? Подождите-ка…
– Тут и ждать нечего. Вы спросили мое мнение, я вам его и высказала. Она пустышка и глупа как пробка.
– А ее сестра? – не унимался Грант, хотя этот вопрос уже не имел никакого отношения к расследованию.
– Она – совсем другое дело. У этой и ума, и индивидуальности хоть отбавляй, хотя по виду не скажешь.
– Как вы думаете, может ли такая, как миссис Рэтклиф, убить человека?
– Никогда.
– Почему же?
– Кишка тонка, – образно ответствовала мисс Динмонт. – Она могла бы это сделать только в припадке ярости, но через минуту все бы уже об этом знали и помнили бы это до конца своих дней.
– Полагаете ли вы, что она способна знать об убийстве и никому не проговориться?
– Вы имеете в виду – знать, кто убил?
– Да.
Мисс Динмонт изучающе посмотрела на непроницаемое лицо инспектора; по нему медленно скользили огни очередной станции, и поезд остановился. «Эридж! Эридж!» – прокричал проводник, с грохотом соскакивая на безлюдную платформу.
– Хотелось бы мне знать, о чем вы сейчас думаете, – проговорила девушка напряженным голосом. – Желаете сделать из меня дуру второй раз за один вечер?
– Уверяю вас, мисс Динмонт, мне еще не приходилось быть свидетелем того, чтобы вы совершили хоть одну глупость, и готов побиться об заклад, мне и не придется с этим столкнуться.