Убить Стивена Кинга

Юрий Никитин в своей работе «Как стать писателем?» говорит: «Первое, что необходимо будущему писателю, – это несокрушимая уверенность, самоуверенность, вплоть до наглости. Понятно, вряд ли обязательно это выказывать на людях, не оценят, но быть уверенным в себе на все сто и больше – необходимо. И полагать, что если не сегодня к вечеру, то уж завтра точно соберете урожай “нобелевок”… Человек с нормальной психикой привык два раза в месяц получать зарплату. Хоть маленькую, но регулярно. Хотя плохо, тягостно ему работать, но терпимо. А писатель? Первый барьер у писателя (как и художника): получится или не получится шедевр. Нормальный человек откажется сразу: полгода писать, горбиться над клавиатурой – а вдруг да придётся бросить на полдороге? И всё уже сделанное коту под хвост? Да ни за что! А наглый да самоуверенный берётся: получится! да ещё как! ещё и медалями обвешают! Затем после долгих трудов поднимается другой барьер: возьмут в издательстве или не возьмут? И, наконец, третий: заплатят или не заплатят? А вдруг мало? Человек нормальный просто не рискнет даже начинать в таких условиях».

На премии я не рассчитывал. Если честно, то не претендовал даже на звание писателя, потому что мечтал быть кинорежиссёром. Уже четыре года как работал на телевидении, лепил обязательные для нашей редакции репортажи о романовской овце, крестьянах, сельских учителях, колбасных заводах и т.д., изредка находя время для авторских телепередач. Если я и мечтал о чём-то в те годы, так это о славе кинорежиссёра. Однажды в рамках цикла «Империя сна» состоялся показ моего фильма «Двери», снятого на третьем курсе ВГИКа. В утреннем эфире фильм прошёл, а в обед внезапно разразился скандал. Меня вызвали на ковёр к начальству и обвинили в том, что я поставил в эфир порнографическую картину.

У меня по жизни всякие неприятности случались. За обнажённую натуру, конечно, журили, но никогда серьёзно не ругали. Даже в советское время, когда я показывал в Союзе кинематографистов мои подпольные фильмы, никто не спешил приклеить мне на лоб ярлык порнографа. В советское время отправляли в тюремную камеру за хранение дома фильма «Последнее танго в Париже», а ведь это классика мирового кинематографа! Но каким-то чудом мне не отвинтили голову за «Пересилие» и «Потуги на любовь», где присутствовал почти неприкрытый секс! А тут разразился скандал с фильмом «Двери». Без малейшей на то причины, на ровном месте – обрушился на меня, как снежная лавина. Это, мягко говоря, это неприятно.

Я показал «Двери» всему руководству. Смотрели внимательно, не проронив ни звука. Никогда у меня не было столь внимательной аудитории. Фильм короткий – всего пятнадцать минут, но для меня этот просмотр, выражаясь штампами, растянулся в вечность. После конечных титров ко мне повернулся руководитель объединения Сергей Торчинский и недоумённо спросил: «А где порнография?» – «Нет никакой порнографии. Не понимаю, кто и зачем пустил слух», – ответил я. В фильме есть любовная сцена, но снята она при раскачивающейся лампе, обнимающиеся тела попадают в свет на доли секунды. И нет там, разумеется, половых органов, по наличию и возбуждению которых формально определяется порнографический уровень. «Хороший фильм. Кто крик поднял? – спросил Торчинский, оглядывая собравшихся. – Что теперь?» Последний вопрос прозвучал неуместно, потому что «Двери» уже изъяли из эфира и ни о каком «теперь» речь уже не шла. Так я стал запрещённым режиссёром. И должен сказать, что запрет произведения вовсе не гарантирует автору громкой или хоть какой-нибудь славы. Никто в стране, за исключением моих коллег, не узнал о том, что мои «Двери» попали под горячую руку какого-то безымянного цензора. Никто не выразил мне сочувствия. Никто не поддержал.

Да, я не мечтал о карьере писателя, хотя в студенческие годы подружка нагадала мне, что я стану известным писателем. Но мне-то хотелось делать кино. Ничто другое не обладало для меня такой магией, как кино. Поэтому кино присутствует во многих моих повестях и романах. Так или иначе, но я рассказываю о кино.

«Как только погас свет и на экране появилось чёрно-белое изображение, Карл ощутил, как к горлу его подкатил приятный спазм. Рейтер любил кино, любил безумно. Оно пробуждало в нём состояние, близкое к трансу. Киноэкран был для него окном в другое измерение. Сколько ни смотрел он фильмов, всякий раз его до глубины души удивляло, что на экране жили бесплотной жизнью тени, в реальность которых зритель верил безоговорочно. Игра света и теней завораживала Карла и давала бесконечную почву для размышлений над материальной стороной бытия. Кино свидетельствовало о том, что реальные люди могли быть и не реальными, а лишь бестелесной формой, за похождениями которых зрители следили с абсолютной верой в то, что тени были вовсе не тенями. Киноэкран был доказательством, что жизнь была не так однозначна, как о ней думало подавляющее большинство людей. Однако в кино продолжали видеть лишь развлечение» («Белый Дух»).