Убить Троцкого

– Что-о-о?.. – Губы Крылова вытянулись удивленной трубочкой. – Что-о?.. – Лицо его стало наливаться краснотой, когда он наткнулся на холодно-надменный взгляд Михаила. – Дуэль, князь, дуэль сегодня же! – сорвался он на визгливый фальцет.

Это было последней каплей, которая переполнила Евгения. Со всей своей разночинной простотой, лишенной дворянской условности, и даже часто бравируя этим, он рявкнул:

– Я тебе, мразь, дам дуэль! – Со всего маха заехал своей медвежьей лапой по уху капитану.

Тот, пролетев несколько метров, затих в лопухах у плетня; и только фуражка, продолжавшая катиться, медленно плюхнулась в зловонную канаву.

Товарищи Крылова, схватившиеся было за шашки, наткнулись глазами на выхваченные револьверы и поспешили, подобрав своего дружка, побыстрее убраться.

Но друзья еще не выпили всю чашу позора до дна. Из раскрытого подворья, где лежали изрубленные раненые, пошатываясь, вышла женщина в изорванной блузке, в прорехах которой просвечивала грудь. Спутанные длинные волосы не скрывали кровавых рубцов на ее полуобнаженном теле. Муравьев с трудом узнал в этой постаревшей и поблекшей женщине ту сноровистую молодуху с румянцем на пол-лица, у которой они находились на постое.

Шатаясь, не выбирая направления, она приблизилась к ним и, только заметив препятствие, подняла омертвевшие глаза. Узнала Лопатина, и ее глаза наполнились осмысленным жалобным выражением.

– Катя… – шагнул он к ней, протягивая руки.

Но лицо ее вдруг перекосила гримаса ненависти – погоны на его плечах сказали ей все.

– А я тебя за брата благодарила… – Она плюнула кровавым сгустком из разбитых губ ему в лицо. – Гаденыш…

И, развернувшись, такой же шатающейся походкой она безвольно двинулась вдоль деревенской улицы.

Под вечер, когда полк занял новые позиции, друзья, словно воры, стыдясь и стараясь не встретить никого из деревенских, прошмыгнули по деревне в штаб, который находился в том же помещении, где до этого располагался штаб красных. Командир полка, наслышанный о конфликте, происшедшем у госпиталя, и не желая раздувать скандала, снизошел, несмотря на тяжелое положение на фронте, к их просьбе о краткосрочном отпуске; тем более что из контрразведки челябинского гарнизона пришло требование, обязующее офицеров прибыть туда для доклада.

Они сумрачно и молчаливо двинулись в путь. Каждый размышлял о своем, и все вместе – об одном и том же.

«Чья это война? Моя? – нет. Чужая? – тоже нет. Обезумевшие, озверевшие от пролитой крови толпы продолжают избивать друг друга; и меня, – размышлял Муравьев, – как былинку ураганом, втянуло в этот пожар. Мой враг пока вдалеке, и нужно время, мудрость и терпение, мудрость терпеливого ожидания своего часа, чтобы нанести удар. А пока…»

Он больше не хотел ощущать той бессмысленной кровавой ярости, когда он, как овец, резал отступающие в панике толпы красноармейцев.

До сих пор у него перед глазами стояла эта бойня, особенно – последний, тошнотворный эпизод с разрубленным надвое безусым юнцом с глупо-ясными глазами. И Михаил не мог оправдать сам себя тем, что, поменявшись местами, этот юнец поступил бы с ним точно так же, если не хуже. Как не мог он оправдать и капитана Крылова с его резней в госпитале, хотя сам капитан и претерпел от красных дьявольские пытки, в бессильной ярости наблюдая за мучительной смертью своих соратников.

«Если кто-то мерзавец, то, отвечая ему и действуя теми же методами, ты сам становишься мерзавцем». Он уже и сам запутался в своих мыслях, понимая, что и эти выводы неправильны, и что на удар нужно отвечать ударом.

Но почему тогда так стыдно было смотреть в глаза горем убитой Кати и проходить мимо деревенских жителей, которых ты никогда в жизни не увидишь? Потому что от себя не спрячешься… Как будто подлость совершил. А ведь стыдно.

Почему?

«Быть иль не быть», но нас кровь позвалa.

Мы сердобольных ставим к стенке.А погребальные колоколаВ душе рыдают, как в застенке.Апокалипсис над страной, на троне – Сатана!Война!Война!Война!

Война!Гражданская война!

Въехав в прифронтовой Челябинск, офицеры, отметившись в комендатуре, сразу же направились в гостиницу: о том, чтобы идти в контрразведку, не было и речи. Лопатин выразил всеобщее мнение одной фразой:

– Да пошли они на хер, крысы тыловые! Лично я иду в кабак, чего и вам желаю. Остохренело все…

Сказано – сделано. Через полчаса они уже сидели в довольно приличном для этого расхристанного уральского города ресторанном зале гостиницы. Несмотря на полдень, зал не был пуст. За столами сидели офицеры; и водка, как это и принято в последнее время, в этой среде поглощалась литрами.

Лопатин, до сих пор разъяренный происшедшими событиями, потребовал дюжину бутылок мадеры:

– Дуэль, дуэль… Аристократы хреновы… Раненых добивать!.. Я их штопал, а они их перебили…