Ученица Калиостро

Зато подвластный внезапным приступам страха.

А проявляется этот страх — стыдно сказать, как. Тело не желает повиноваться рассудку и вдруг перестает удерживать в себе влагу. Это уже случалось, и в самых неподходящих обстоятельствах, когда от благосклонности или злости лиц, власть имущих, зависела судьба господина Крылова. И вот — опять! Хотя ведь сущая ерунда, чарка водки!..

Маликульмульк с неожиданной быстротой покинул кабинет княгини, пробежал через гостиную, остановился в коридоре, прислушался к позывам тела… кажись, обошлось…

Да, он боялся лишиться дома, где служит наемным музыкантом, а обед свой, опоздав к столу, получает на поварне. Все именно так — да, его здесь по-своему любят… вот так и любят…

Вдруг в дверях гостиной появилась Тараторка. Вид у нее, как всегда, был немного взъерошенный — она не умела гладко причесаться, постоянно из косы вылезали и топорщились волоски. Тараторка оглядела коридор и увидела крупную темную фигуру у стены. Мгновенно она очутилась рядом.

— Иван Андреич! Да что ж это?! Пойдемте, пойдемте скорее к Варваре Васильевне! Вам надо все ей объяснить! Она ведь добрая, она поймет! Она только вспыльчивая! Вспылит — и успокоится!

— Нет, не сейчас, потом, — только и смог ответить Маликульмульк.

Это было нелепо, он не боялся Большой Игры и жаждал безумных цифр, записанных мелом на сукне карточного стола, он не боялся игроцкой компании, в которой принято убивать людей, а страх перед княгиней с ее пронзительным голосом оказался сильнее всякой философии.

Тараторка ухватила его за руку и потащила к гостиной.

— Так нельзя! Мало ли что сказали! — выкрикивала она. — Нужно объясниться!

Маликульмульк поневоле сделал два шага и остановился. Объясняться он не желал. Да и что тут можно было сказать? Недоставало еще оправдываться!..

— Нет, Маша, не надо, не тяни меня.

— Надо! Я знаю, кто на вас наговорил! Это няня Кузьминишна, я слышала.

— Не могла Кузьминишна на меня наговорить, — возразил Маликульмульк, уверенный в хорошем отношении няни к своей персоне: вот ведь как радовалась и хвалила его, когда Николеньке печати приносил.

— Она это! Так и сказала — пьет, мол, на поварне втихомолку, и теперь это открылось.

— Какая глупость… — и вдруг он понял.

Няня Кузьминишна должна была сохранять свое высокое положение при княгине, а для этого время от времени — со взволнованным видом ябедничать на дворню. Этим она показывала, что до сих пор верно и почтительно служит, радеет за хозяйское добро, а не дремлет в углу с пятью спицами и бесконечным чулком. И тут уж личные симпатии ни при чем, их просто нет более!

Он едва ли не увидел перед собой картинку — княгиня в кресле, а из-за спинки кресла тянется губами к ее уху, обремененному дорогой серьгой, сгорбленная старушка. Видимо, так оно и было…

Ее следует запомнить, няню-ябедницу. Она еще когда-нибудь пригодится. А сейчас…

— Пойдемте скорее к Варваре Васильевне! Вам и говорить ничего не придется, она уж не сердится! Право, не сердится! — тараторила Тараторка, и Маликульмульк, внезапно утратив способность к сопротивлению, повлекся следом за ней, глядя в пол.

О чем-то спрашивала княгиня (она действительно сменила гнев на милость), о чем-то толковала Кузьминишна, он же кивал; пока его не было, в кабинете что-то произошло, что — он не мог и даже не пытался понять, и потому пропускал все речи мимо себя, в пустоту. Сам же думал о главном — нужно поскорее снова увидеть Мартышку! Большая Игра и Большие Деньги! Чтобы более в Рижский замок — ни ногой…

* * *

Он сам не знал, зачем идет к дому на Известковой улице. Его не приглашали. Фрау де Витте могла бы сказать слугам, что не принимает, и была бы совершенно права.

Лучшее, на что он мог рассчитывать, — силуэт в окне второго этажа, если Мартышка вдруг случайно окажется у окна. А она не окажется. Что ей там делать осенним вечером? Смотреть на свое отражение в оконном стекле? Допустим, на светлом фоне обозначится темный силуэт, и что дальше? Камушки в него кидать?

По Известковой улице можно было выйти к городским воротам, оттуда через эспланаду — в Петербуржский форштадт. И, сделав несколько поворотов, оказаться на Родниковой. Там уже, наверно, ужинают перед тем, как велеть горничной убрать со стола и принести все, потребное для карточной игры. И что же? Стучаться в ставни? Умолять: пустите к столу, позвольте проиграть хоть десять рублей?! Пятьдесят! Сто!

Маликульмульк замедлил шаг, глядя на окна фрау де Витте. Горели только два. Видимо, гостей в этот вечер не звали и не ждали. Ну, хоть дойти до Родниковой…

Мартышки там нет, если она по какой-то хитрой причине вынуждена туда пробираться тайком, то вряд ли будет лишний раз появляться на Родниковой. Но есть мопсообразная дама, есть то ли фон Дишлер, то ли фон Димшиц, одним словом — Леонард со скрипкой. Есть еще кто-то — и они играют… Может, даже заманили заезжего простака и изящно обирают его, ловко выстраивая игру — то поддадутся, то одолеют, то опять поддадутся, и золотые империалы прямо стопочками и переползают с места на место, к ним прибавляются золотые кольца, медальоны, табакерки…