Ученица Калиостро

— Нет, нет, это невозможно. Слушайте — сейчас мы отправимся в один дом, не покидайте меня, будьте там со мной, при вас меня не посмеют обидеть… я умоляю вас, заклинаю всем, что вам дорого… именем женщины, которую вы любите…

Никто и никогда не говорил ему таких слов. Было в них что-то ненатуральное, обычно люди изъясняются попроще, но графиня, француженка, женщина утонченная, иначе высказаться, наверно, не могла.

— Так вы согласны помочь мне? — спросила она. — О да, я знаю — вы согласны! Вы так же добры и благородны, как мой покойный супруг, это не шутка Фортуны, это — знак…

— Но почему вы не хотите быть представленной княгине?

— Потому что тогда на меня обратят внимание… Говорю же вам — я вынуждена скрываться. Дело в том, что я ради спасения своей жизни действительно убила человека, но это было много лет назад, я не имела другого выхода, меня преследовал мой враг… и, как мне теперь кажется, я была немного не в себе… иначе, как помутнением рассудка, мои поступки не объяснить…

Маликульмульк вдруг понял, что с ним происходит то же самое — помутнение рассудка. Он позволил графине усадить себя на козлы наемного экипажа, рядом с кучером, которого дама называла Пьером, хотя этот Пьер явно не понимал ни слова по-французски. Насколько Маликульмульк успел узнать рижские порядки, экипажем правил член латышского братства орманов — местных извозчиков, а им языки ни к чему.

Дальше было — как сон, в котором имеется своя логика, оправдывающая блуждания в самых неожиданных и мрачных местах. Экипаж катил по таким улицам Петербуржского предместья, о которых Маликульмульк и не подозревал. Это были новые улицы, едва намеченные, с пустырями и немногими домами. В Родниковую въехали с другого ее конца — она также стала новой и короткой, начинаясь от огородов. Фонарь на экипаже, качаясь за плечом у Маликульмулька, порождал пятна и полосы света, долгие черные тени, за стенкой кузова звучали невнятные голоса — графиня ссорилась с кавалером. Философу казалось, что это бредовое путешествие замкнулось в круг — как будто часть предместья накрыли темной сферой, и экипаж, оказавшись внутри, едет и едет вдоль ее края, не в силах пробиться наружу. Наконец все же приехали — так называемый Пьер, не дожидаясь приказания, остановился у перекрестка.

Дверца экипажа распахнулась, выпрыгнул кавалер. Невзирая на ссору, он галантно вывел из кареты Мартышку.

— Спускайтесь, сударь, — сказала она Маликульмульку.

И, стоило философу ступить на землю, утвердить ноги в пятне света от фонаря, как он вновь ощутил коготки на запястье. Душа замерла, тело повлеклось куда-то, в калитку, мимо забора, сквозь какие-то кусты, потом погрузилось в ядреный запах свинарника, выплыло, перевело дух, и дальше, и дальше — почти впотьмах, повинуясь коготкам Мартышки. Вдруг он понял — это с ним уже было однажды! Когда писал свои «Ночи», невольно испытал то же возбуждение, изображая Мироброда в загадочной карете, наедине с незнакомкой. Странно все тогда вышло — он не имел намерения воспевать страсть, он, напротив, хотел посмеяться над похотью, ловко маскируя скабрезности. Кто ж из придворных не знает, что слово «барометр» означает у французов не только прибор для предсказания погоды, а кое-что иное, имеющее способность подыматься и опускаться; что слово «сердце» у них же — не только мускульный мешок в левой части груди, но и кое-что гораздо ниже, то самое, что похабник Барков называл ласковым словечком «махоня». Но там были слова, ловко подобранные и составленные, там были троеточия, означавшие, как он полагал, вздохи страсти. И не было ее подлинных примет — да и быть, кажется, не могло.

Ибо он очень уж четко разграничивал любовь и разврат. Пространство любви все целиком размещалось в голове — там она имела право царить, а спускаться ниже не могла. Довольно того, что у всей северной столицы любовью называется торжество плотских страстей. Их, пожалуй, нужно было узнать, испытать, но для того, чтобы сказать им: голубушки, знайте свое место! И даже брак, законный брак, тоже внушал ему некоторое сомнение — не потому ли все разладилось с любимой Анютой?

— Сюда, сюда, — шептала почти незримая маленькая женщина. — Вот тут осторожнее…

Маликульмульк уже понял, куда его ведут, — в дом с голубыми ставнями на Родниковой. Ведут сквозь квартал, и ясно, что графиня де Гаше со своим кавалером пробирается тут не впервые.

— Тут ступеньки, — предупредила графиня. — Входите…

Кавалер Андре отворил им дверь, Маликульмульк вслед за дамой попал в маленькие темные сени. Он увидел прямоугольник из светящихся полос — дверь, ведущую в жилые помещения. За ней звучали голоса: по-немецки обсуждались преимущество сосисок-«винеров» перед сосисками-«франкфуртерами». Жизнерадостный мужчина утверждал, что лучшая в мире сосиска — это порядочный окорок.

— Прошу вас, — сказал кавалер Андре.