Училище на границе

— Говорить будете только тогда, когда вас спрашивают. Ясно? — Четверокурсник в тиковой форме вновь сморил новобранца взглядом. — Отвечают только «так точно!» или «есть!». Ясно? А, — он пренебрежительно махнул рукой в сторону Эйнаттена, — пошел к черту. — Он явно умел владеть собой. Но когда Эйнаттен не спеша пошел к выходу, четверокурсник крикнул ему вслед: «Бегом!»

Эйнаттен, не оборачиваясь, ускорил шаг. Мы молча наблюдали эту сцену. Затем среди нас возникло движение. Долговязый кареглазый парень сделал два-три шага в сторону разноглазого и, сильно нервничая, заговорил:

— Ты чего тут раскомандовался?

Четверокурсник в изумлении резко повернулся к нему.

— Это что, шутка? — агрессивно продолжил кареглазый.

Разноглазый даже побледнел. Медленно и значительно тише он спросил:

— Вам что-то не нравится? — И затем уже более твердо: — Ваше имя?

— Не ори, — уклончиво ответил кареглазый новичок.

— Имя?

Новичок невольно, словно растеряв всю свою храбрость, отступил на шаг и ничего не ответил.

— Ваше имя? Боитесь сказать?

— Габор Медве! — нервно и зло ответил новичок.

Четверокурсник издевательски ухмыльнулся. Он молча смерил новичка взглядом, резко рассмеялся и бросил: «Нда! Ну, погоди!»

Габор Медве снова выступил вперед и, видимо стыдясь, что дал себя запугать, дерзко спросил:

— Тебя-то самого как зовут?

Бледное лицо четверокурсника побагровело. И он заорал, да так, что нам ясно стало: до сих пор он всего лишь снисходительно шутил с нами.

— Ну хватит! Ежели ты не заткнешь свое хлебало, то я проучу всю вашу паршивую кодлу. Мать вашу богомать!

Мы все перепугались, может быть из-за непривычно грубой ругани, но скорее всего потому, что даже в своем исступлении он, непонятно как, сохранял зловещее самообладание. Когда он умолк, мы оцепенело молчали. Снизу отчетливо доносились звуки ударов по мячу и далекий звук неустанных упражнений горниста, рамм-тара-рамм-та-та, памм-папа-памм, «…тот на ужин не пойдет…».

Эту оцепенелую неподвижность вдруг нарушил другой новичок. Робкий с виду мальчик с девичьим лицом, он несколько скованной походкой приблизился к четверокурснику и совершенно серьезно сказал:

— Не поминай имя господне всуе.

Разноглазый оторопело уставился на него и только теперь потерял наконец самообладание. Он начал заикаться. Мы поняли только, что он ругает нас, этаких-разэтаких новичков; потом он неожиданно повернулся на каблуках и выбежал вон.

Кто-то засмеялся. Я повернулся к своему соседу и тревожно спросил: «Чего ему от нас надо?» Но тот только равнодушно пожал плечами. Этот пухлый мальчик с оттопыренными ушами продолжал стоять раскрыв рот, затем, словно преодолев испуг, нагнулся, достал из-под кровати свою сумку, из сумки картонную коробку, открыл ее, выбрал одно из уложенных в ряд песочных печений, съел его; потом проделал все в обратном порядке: положил коробку в сумку, сумку под кровать и, наконец успокоившись, уселся на краю своей постели.

Габор Медве стоял в одиночестве у окна, облокотившись о подоконник.

Еще один наш товарищ, большеротый, с густыми бровями, подбежал к стеклянной двери и с любопытством посмотрел вслед уходящему четверокурснику. Потом он подошел к новичку с девичьим лицом и, улыбаясь, вежливо спросил его:

— Тебя как зовут?

— Тибор Тот, — ответил похожий на девчонку мальчик. Он не улыбнулся в ответ густобровому. Его тонкое, нежное лицо оставалось безучастным. Глаза удлиненные, словно миндалины, смотрели из-под длинных ресниц холодно и сдержанно.

— Хо-хо, здорово ты его срезал, — с непоколебимой приветливостью продолжал большеротый парень.

— Кого?

— Да этого полоумного, который ругался.

Лицо Тибора Тота выразило удивление:

— Почему полоумного?

— А разве нет?

— Возлюби ближнего своего, как самого себя, — ответил похожий на девочку Тибор Тот.

Теперь уж на него смотрел и я, смотрел мой сосед, даже Габор Медве отвернулся от окна.

— Как, как?

Тибор Тот повторил сказанное упрямо, но безо всякой враждебности. В его лице отроковицы сквозило что-то бесстыдное, но тем не менее было видно, что он не шутит. Густобровый не знал, что и сказать. Он озабоченно переминался с ноги на ногу, пока, на его счастье, из умывальни не вернулся парень с цыганской внешностью, который очень бегло и толково отвечал на приемном экзамене. С полотенцем и мыльницей в руках он направился к ним, заметив видимо, что случилось нечто необычное.

— В чем дело? — взглянул он на Тибора Тота.

Но ответил ему другой.

— Так тебя здесь не было?

— Нет. Я мыться ходил, — ответил вновь прибывший и затем сделал то, чего не сделал ни один из нас, — протянул руку и представился: — Пал Цако.