Училка

— В этом смысле точно не надо! — попыталась засмеяться я, чувствуя, что сейчас сердце выскочит или разорвется. Третьего варианта нет. Я осторожно и не очень глубоко вдохнула-выдохнула.

— Ну! — обернулся охранник. — Чего вы там?

Я подышала, стараясь сосредоточиться на самой себе. Нет, все нормально. Есть третий вариант. Сердце будет стучать тише, оно не разорвется и не выскочит, и я спокойно, на своих ногах дойду до троллейбуса.

Глава 31

Из школы я, разумеется, не вылетела, спасибо Андрюшке. По нашей негласной, но честно соблюдаемой договоренности я прибегаю к его помощи, взмахиваю волшебной палочкой только тогда, когда совсем невмоготу, совсем плохо, край. Просто когда ты знаешь, что в любой момент за тебя всё могут решить, жить как-то странно и бессмысленно. Конечно, я бы дозвонилась Андрюшке в тот день, когда украли Никитоса. И он бы все сделал. Просто у меня почти сразу получилось всё без его помощи. И я почувствовала себя сильней. И даже не это главное — я сама спасла своего сына.

Сто раз спрашивала и спрашиваю себя: права ли я, что борюсь с врагом его оружием, говорю почти на том же языке? А стоит говорить с корейцем по-фински? Думаю, нет. Он и хотел бы понять, искренне хотел бы! Да не может. Вот так и Тютины-Громовские не понимают слов «честно, так нехорошо, это не по закону». Они творят свои законы и по ним живут. И еще принуждают меня. Это война. И действуют законы военного времени. Одна мораль борется с другой. Одна правда — с другой правдой, больше похожей на кошмар о конце света. Кто победит — такой и будет мир. Было же время, когда можно было спокойно убить своего раба или крестьянина. А если сейчас первоклашки говорят: «Да мочить этих чурок надо!» — они правда пойдут их убивать, когда вырастут и смогут нажать на курок пистолета? И я, маленькая, никчемная переводчица немецкого, которая просидела треть жизни на своей лоджии, ковыряясь в чужих формулах, могу как-то на это повлиять? Не знаю. Я попытаюсь. Мир начинается с себя. Это удивительное открытие сделали еще древние евреи, возможно, их Научили. Или же, с точки зрения человека маловерующего — просто сидел кто-то, как я, маленький и ничтожный, и понял, что если не он и не сейчас — то тогда кто? И когда?

В Мишне, первом письменном тексте иудаизма, об этом очень точно и конкретно сказано. Согласно традиции, Всевышний передал это Моисею устно, на горе Синай, но древние иудеи, чтобы не забыть, записали эту мудрость в виде Мишны и Пятикнижия.

А говорится в Мишне дословно следующее: «Обязан каждый сказать — для меня сотворен мир». Это означает — каждый должен осознать уникальность своей жизни и своего духовного мира и относиться к собственным поступкам так, чтобы этот мир не загубить.

Это и есть полнота человеческого существования в его ощущении «здесь и сейчас» — в осознании своего предназначения. Так я это поняла, к сорока годам.

К иудаизму я имею косвенное отношение. Мой дедушка Данилевич был евреем-коммунистом, не уверена, что он читал Тору. Но, по рассказам о нем, принципа «От того, что сделаю я, зависит судьба страны» он придерживался. Дедушка был наивным человеком и верил в равенство и коммунизм. И я ему немного завидую. Можно завидовать заблуждениям? Конечно. Мир для нас таков, каким мы его видим.

Сегодня я вижу мир черным. Мне пришлось прибегнуть к самому последнему средству. К тому, отчего в России нет и не было правды. Я позвонила Андрюшке, и Тютевой Людмиле Антоновне настучали по голове. Для профилактики даже Тютеву поменяли на другую чиновницу, которую пока не купили Громовские. С Илюшей Громовским я решила попробовать разобраться сама, с помощью колов и двоек. Андрюшка советовал не бредить, воспользоваться ситуацией, привлечь по-настоящему полицию, мама Кирилла сама вряд ли сможет это сделать. Я подумала и согласилась. Колы — колами, а угроза суда и колонии — это совсем другое.

Но мне совсем не радостно от такой победы. Я чувствую себя еще меньше и ничтожнее. Без волшебной палочки — брата Андрюшки — я бы ничего не смогла сделать с системой и с вирусом Громовского. Меня бы выперли из школы, Илюша ходил бы и ухмылялся, глядя на Кирилла. Я преувеличиваю, да, я преувеличиваю. У Розы нет волшебной палочки, и она как-то справляется, не справляюсь я, Аня Данилевич, переводчик с немецкого и на немецкий, которого почти раздавила школа.

— Я, наверно, не уйду из школы, — сказала я Розе перед родительским собранием. Специально заставила себя зайти к ней.

Она взглядом остановила меня на пороге. Я на секунду заколебалась, а потом все же вошла.

Роза удивленно посмотрела на меня.

— Доработаешь до конца года? — Не дав мне ответить, она продолжила: — Ты извини, не могу с тобой говорить, мне надо к собранию отксерить тут всякую ерунду.

— Роз… Я вообще из школы не уйду. Ты не против?

— Я? — Роза пожала плечами. — При чем тут я? Аня, мне некогда с тобой беседовать. Иди объясняйся с директором.

— Роз… Ну прости меня за это прозвище. Я же назвала тебя… ну не знаю… в шутку… и от восхищения…