Училка

— Нет. Жить тебе с Гусаковой или не жить — решил ты, не я. И рожать ли там детей. Допускать ли такую оплошность.

— Мой ребенок — не оплошность! — тут же возразил Игоряша.

Я сдержалась, хотя больше всего мне хотелось бы дать по этой гладкой, мягкой, безвольной мордашке с честными голубыми глазами.

— Я очень смешной без бороды? — спросил Игоряша.

— Нормальный. Не смешнее обычного. Ребенка сначала роди, потом фигуряй им, хорошо?

— Я хотел сам общаться с детьми… И брать их к себе домой…

— Повторяю для слабослышащих: себе ты можешь разрывать что хочешь — душу, мошонку, сберкнижку, что угодно. А вот у детей мир по возможности должен быть цельным. Всю неделю они учатся. Ты им звонишь, не забываешь. Даешь денег столько, чтобы они ели и были одеты не хуже, чем раньше. Читали хорошие книжки, ходили в театр и ездили летом на море. А в субботу ты встаешь, чистишь зубы, надеваешь чистую рубашку и приходишь к нам. Ясно? Независимо от погоды, обстоятельств и здоровья твоего будущего ребенка. Дети ни в чем не виноваты. Виновата Гусакова, что, заваливая тебя в постель, позволила себе забыть о том, что у тебя есть двое девятилетних детей. Я понятно говорю?

— Да, — негромко сказал Игоряша, стуча безвольной ручкой по столу.

Не могу сказать, что мне понравился его тон. Всё, моя власть над Игоряшей кончилась.

— Нюся, — Игоряша вдруг встал, схватил меня за руки, попытался обнять и горячо зашептал: — Вот если ты скажешь, что я тебе нужен, вот если я… если ты…

Я чмокнула его в мягкую щеку, пахнущую незнакомым пряным одеколоном.

— Успокойся. Ничего сейчас не решится, в данную секунду. Посмотрим. Ты все понял про детей?

— Да… — сказал Игоряша, стараясь заглянуть мне в глаза и покрепче прижаться. — А ты? Ты? Я… Можно, я к тебе приду?..

Очень вовремя на кухню притопали близняшки с кучей тетрадок, рисунков, поделок. Вывалили всё на стол. Посмотрели на растерянного Игоряшу, на меня. Никитос молчал, а Настя вдруг села на стул и горько-горько, в голос заплакала.

— Настюня… — еще больше растерялся Игоряша. — Нюся, что делать?

Я пожала плечами.

— Насть, тебе борщ со сметаной?

— Да, — сквозь слезы сказала бедная Настька.

— Вот, посморкайся! — Никитос протянул Настьке кухонное полотенце. И неожиданно стал хохотать.

— Ты что? — спросила я его.

— Мам, ты видела, кто на полотенце? — Он продолжал заливаться, поглядывая при этом на Игоряшу.

— И кто на полотенце? — спросила я, отобрав у Настьки полотенце и дав ей взамен мягкую бумажную салфетку.

— Папа без бороды! — продолжал выдавливать из себя смех Никитос.

Я совсем не больно шлепнула его по спине.

— Хорош, всё, успокойся!

На полотенце был нарисован толстый, мягкий зайчик с вислыми ушами, косыми, как и положено, глазами и задорным пушистым хвостиком.

— Одно лицо! — сказала я Игоряше, показывая на зайца. — Особенно хвостик и уши. Ага?

Игоряша покраснел.

— Нюся…

— Да ладно! — махнула я рукой. — И так-то все было… А теперь ты так все запутал, что и непонятно, как распутывать. Так, кому чай с борщом, кому с пельменями, лапы и хвосты поднимите!

— Нюся…

Я увидела, что у Игоряши стали намокать глаза, и погладила его по голове.

— Из самой тухлой ситуации можно попытаться найти человеческий выход. Всем говорю! — я поймала взгляд Никитоса. Настя и без того смотрела на меня. — Если все живы, разумеется. А у нас, слава богу, все живы и даже здоровы, руки-ноги двигаются, зубы кусают, глаза видят. Поэтому рёв прекратили и сели обедать.

— Хорошо, — покладисто ответил Игоряша. — Только я руки не мыл.

— Иди помой!

— А я грязными руками буду есть пельмени! — проорал Никитос.

— Можно прямо мордой, — посоветовала я ему. — Чавк мордой в тарелку, чавк… А руками можно что-нибудь неприличное показывать. Будковский не научил тебя тогда в автобусе?

— Мам… — Настька обиженно посмотрела на меня. — За что ты на Никитоса нападаешь?

— Действительно, — согласилась я. — Нападать на детей, за то, что… — я посмотрела на Игоряшу, — совершенно несправедливо.

Настька отошла к окну, набрала побольше воздуха и четко проговорила:

— Папа! Ты бросил семью!

— Нет, я… Я только маму… то есть… я вас не бросал…

— Настя, не нужно революционных демаршей. У нас всё хорошо. Никто никого еще никуда не бросил. Не сдал в утиль. Не поменял на новое со скидкой пятнадцать процентов. Да, Игоряша?

— Да, — прошептал Игоряша. — Можно, я руки помою?

— Можно.

Игоряша пошел мыть руки, и больше в тот вечер мы его не видели. Минут через пять, когда я поняла, что он сбежал, я пошла и заперла дверь. На тумбочке у дверей я увидела его связку ключей, которая у Игоряши была много лет на всякий случай. Он ею пользовался, только если приводил детей из школы, а меня дома не было, что случалось крайне редко. Я подбросила ключи на руке. Ура? Я ведь столько лет этого хотела? Для себя — да. Но не для детей. Игоряша не умеет проявлять твердость. Но оказывается, он умеет ускользать.

— У папы заболел живот, и ему срочно нужно было уйти, — объяснила я детям.

Никитос как будто и не слышал. Он летал сейчас по кухне, задевая все возможные углы, как будто нарочно.