Училка

Что? Что мне ему сказать? Как сделать так, чтобы он понял — пусть не раз и навсегда, пусть только сейчас, что есть вещи, которые нарушают невидимый, сложный и одновременно очень простой нравственный закон. Как ему сказать об этом законе, чтобы он услышал? Он не знает смысла многих слов, которые знаю я. Как ему объяснить, чтобы он понял не головой, а печенками, что нельзя так кощунственно говорить о чьем-то горе…

Класс выжидательно молчал. Громко сопел Слава, переваливаясь на парте. Молчал даже Будковский. Я чувствовала на себе взгляды. Они ждали. А я молчала. Кирилл глянул на меня наглыми повеселевшими глазами. Он понял, что я растерялась. Надо его встряхнуть как следует. Перед всем классом.

— Ты чего боишься? — спросила я, быстро и откровенно оглядев его. Одет прилично, но… Не слишком. Потертые школьные брюки. Мальчики — неряхи, конечно, но лоснится карман, оторван хлястик, старый ремень. Ботинки похожи на дорогие, но не дорогие. Не чистились, наверно, никогда… Вызывающая стрижка. Заеды у рта. Ободранные ногти… Взгляд быстрый. Наглый, но вовсе не уверенный. Ну что ж, детка, бои без правил.

— Я? Чего я боюсь? — Кирилл покрутил головой и встряхнул плечами, как будто перед боем. — Ни-че-го. Ничего не боюсь. А что?

— Ты где последний раз так загорел?

— Я?

— Ты, ты. Не переспрашивай каждое слово.

— Он в Египет всегда ездит! — крикнул кто-то с боковой парты.

— Правда? А почему? А во Франции ты был? На Лазурном берегу? А в Португалии? В океане купался? С морем несравнимо. Дорого, конечно, но потрясающе. Был?

Кирилл не очень уверенно пожал плечами:

— Не-а.

— А почему? Не хватает у родителей денег? У тебя родители вместе живут или разведены? Что-то ты одет как заброшенный ребенок. Из Египта вроде вернулся — вижу, а заброшенный. Ну понятно, сейчас дешевле зимой в Египет полететь, чем в хорошем месте под Москвой по лесу погулять да в бассейне поплавать.

Кирилл побагровел под загаром и посмотрел на меня с ненавистью. Кто-то из девочек тихо проговорил:

— Анна Леонидовна! Не надо…

— Не надо? — обернулась я к ней. — Правда? А что, какие-то проблемы? Сложности в семье? Развод? Злой отчим? Порет по субботам? Что? Кирилл, расскажи, детка, как ты живешь? Всем интересно! Мне, по крайней мере, ужасно интересно, как и чем живет бесспорный лидер класса, староста Кирилл Селиверстов.

— У нас урок литературы! — сквозь зубы проговорил Кирилл. — Я живу хорошо. Моя жизнь вас не касается.

— Да нет, ты ошибаешься. Всё, что происходит на уроке, меня касается. Тем более, я уже объяснила вам, что у нас урок не чтения, а русской словесности. А русская литература всегда решала и решает самые важные вопросы человеческой жизни. Вопросы, от которых умирают. Или остаются жить. Я жду ответа от тебя! Ты не похож на несчастного мальчика. Ты такой уверенный в себе, загорелый, хорошо поевший…

Кирилл, опустив голову, прошел на свое место. Сел. Потом поднял голову, посмотрел на меня, запихнул всё в сумку, встал и вышел из класса.

Пошел жаловаться? Они же все теперь знают — на учителя можно пожаловаться. Причем при желании — сразу министру образования. Или министру внутренних дел. Или президенту. Или Розе Александровне Нецерберу в письменном виде — оставить личное сообщение в электронном журнале, и она через минуту будет знать о происшествии. Вот и хорошо. Спрашивать меня ни о чем не будет. Может быть, уволят сразу. И закончатся мои муки.

— Поэтому он и сочинение написал на двойку по Чехову, — кивнула я на закрывшуюся за Кириллом дверь. — Потому что у него амнезия некоторых важных органов. Но обсуждать заочно его мы не будем.

— Почему? — поинтересовалась девочка с грязными локонами. Лиза, я вспомнила, Лиза, которая говорит с легким подмосковным говорком — в нос, растягивая слова, с нарочитой хрипотцой.

Как же мне иногда мешает мое свойство тут же идентифицировать человека с той областью, где он еще недавно жил. Ну и что, что эта девочка из ближайшего Подмосковья? Да ровным счетом ничего. Там можно читать те же книги, так же смотреть Тарковского и Антониони — или не смотреть; там живут такие же добрые бабушки, которые еще помнят войну, и… и… Но почему тогда именно она задает такие глупые вопросы? Говорил мне Андрюшка, что я не учитель по сути своей. Ведь учитель должен радоваться, когда ученики задают глупые вопросы. Ведь ему есть чему их учить! А так — зачем же он тогда нужен?

— Потому, — постаралась ответить я как можно дружелюбнее и, главное, подавить в самой себе неприязнь к девочке, — что обсуждать человека за спиной — это судачить, сплетничать, это недостойно.

— Как вы интересно говорите… — заметил вдруг Петя и посмотрел, как обычно, мне куда-то за плечо. — Как в девятнадцатом веке.

— Ты был в девятнадцатом веке? — заорал истосковавшийся Будковский.

Я махнула на него рукой:

— Помолчи, Сеня, пожалуйста! Петя, а скажи то же, что сказала я, но так, чтобы было понятно твоим сверстникам в двадцать первом веке.

Петя, не вставая, начал подбирать слова:

— М-м-м… ну-у… м-м-м… Да ну! — махнул он в результате рукой. — Бла-бла-бла! Сойдет и так.