Училка

— Ну вот, и я так думаю. Кстати, есть в классе кто-нибудь, у кого русский не родной?

— Чурок нет! — заржал Будковский.

— Хорошо, тогда к следующему уроку каждый найдет двадцать слов, которые употребляют старшие, взрослые, но которые лично вам кажутся устаревшими.

— А устаревший мат можно? — спросил Будковский и тут же, видимо, поделился вертящимися на языке словами с соседом Пищалиным. Тот громко и очень глупо засмеялся.

— Минус балл сразу поставьте в тетради себе, оба, Вова и Сеня.

— Да все равно вам не разрешат поставить всем тройки в четверти! — ответил Будковский, но не слишком уверенно.

Ого, что-то у меня получается? Такими варварскими методами? Главное, чтобы теперь мне седьмой «А», гимназический, не объявил бойкота. Я пока еще с одним бойкотом не справилась.

В класс вернулась Катя. За ней, пряча глаза, зашел вразвалочку Кирилл.

— У тебя все хорошо? — спросила я девочку, понимая, что спрашиваю не то.

— Да, спасибо, — ответила Катя.

— Стой, — сказала я Кириллу, намеревавшемуся пройти на свое место. — Ты считаешь нормой, что ты без спросу вышел и без спросу ушел?

— Я в туалет ходил! — ответил мне Кирилл и наконец поднял глаза.

Кажется, я победила, но очень неприятной ценой.

— Перед Катей извинись!

— За что?! — вполне искренне удивился Кирилл. — Ее же не было в классе!

— Так вдвойне извинись, что за спиной говорил!

Катя посмотрела на меня. Я услышала ее.

— Сядь, Селиверстов.

— А вы не хотите передо мной извиниться? — спросил он.

А! Я рано обрадовалась. Просто он подумал или позвонил, например, матери — и понял, как надо себя вести.

— Нет, я не хочу перед тобой извиниться. Я хочу сказать — тебе и всем, никак не дойду до важного сообщения, — что со следующей недели ваша классная руководительница уходит в декретный отпуск. И вместо нее буду я.

— Ба-ли-и-и-ин! — просто возопил Будковский.

Кирилл с ненавистью посмотрел на меня. Катя подняла глаза и снова опустила. Лиза, девочка с грязными локонами, запустила руку в волосы, почесалась, отбросила их назад и сказала:

— Крейзи…

— Ты на каком языке сейчас разговариваешь? — поинтересовалась я. — Крейзи — это сумасшедший. Сумасшедший кто?

— Минус два балла! — прокомментировал Будковский. — Лизка — тебе сразу пара. Классную назвала «крейзи»!

Девочка насупилась и полезла рыться в портфель, негромко приговаривая:

— Ничего я не назвала, просто вылетело, я вообще не знаю, что такое «крейзи»… Это что-то вроде «кул», только круче…

— Про себя бубни, хорошо? — попросила я Лизу. — И волосы заколи. Есть чем? А лучше помой и потом заколи. Так что, друзья мои, мы будем дружить или издеваться друг над другом, портить друг другу жизнь, кровь, здоровье, оценки?

— How much? — очень тихо спросил Селиверстов Кирилл, но я услышала.

— Маленький тухлый провокатор, — засмеялась я. — Тебе бесплатно. От тебя и так слишком много…

— Вони! — радостно проорал Будковский и сам же и захохотал.

— А мне вообще всё по фиг… — промычал Слава и перелег на другую сторону парты.

— В этой связи на следующей неделе будет родительское собрание. Запишите в дневники. Очень хотелось бы познакомиться со всеми родителями, с бабушками, с отчимами…

Может, зря я так? А как? Непротивляться злу насилием? Подставлять другую щеку? Игнорировать? За что они меня с самого первого дня невзлюбили — не все, нет, некоторые? Или это такая позиция, проверка? Или это развлечение — как в подворотне, когда задирают прохожих, не имея в виду их грабить или даже бить, просто — попугать, подразнить, пощекотать себе нервы… Но так же не должно быть! Это же не подворотня, не колония для малолетних преступников, это самая обычная школа. Надо все-таки попроситься на уроки к другим учителям, посмотреть, что происходит там. И если дело во мне — уходить.

— Подожди, — я остановила Катю, когда та проходила вместе со всеми мимо моего стола. — Я тебе соболезную. Когда умерла бабушка?

Катя посмотрела на меня мгновенно покрасневшими глазами.

— На каникулах.

— Вот сейчас? На той неделе?

— Да.

— Похоронили уже? — я старалась говорить как можно осторожнее.

— Катька, ты чего? — Другая ученица остановилась, увидев, что Катя полезла в сумку за платком.

— Иди, Свет, все хорошо! Я сейчас догоню! — махнула ей Катя.

Я взяла девочку за руку.

— Я тебе искренне соболезную. Сейчас у тебя очень тяжелое время. Бабушка болела?

— Болела, но… Все равно… Извините, — она вытерла глаза и выпрямилась.

— Держись. Я знаю, что это такое.

— Я выходила маме позвонить, она на работу сегодня не пошла, не смогла…

— Хорошо, все нормально, я поняла.

— А кто вам сказал? — спросила вдруг Катя.

— Не важно. Я имен еще не знаю. Не думай об этом. Тебя ведь все любят в классе?

Катя кивнула. Две недели назад, до каникул, это была совсем другая девочка. Сияющая, уверенная в себе, веселая, брызжущая жизнью и энергией. Как мне хотелось что-то сейчас сказать… Но какие слова тут подберешь!

— Я пойду, Анна Леонидовна, хорошо? А то перемена маленькая.

— Конечно, иди. — Я погладила девочку по руке. — Ты очень хорошо написала сочинение.