Училка и миллионер

— Потому что это будет откровенно и пошло, другое при виде тебя на ум не идёт, — пожимает плечами, но мне почему-то даже сердится за эти слова не хочется на него, они вдруг вызывают у меня странную щекотку по позвоночнику, которая мягко стекает книзу, трансформируясь в возбуждение. — А я вроде как пытаюсь быть с тобой учтивым.

Макарский и учтивость — вещи не особо совместимые. Я не могу сдержаться и прыскаю в ладонь, за что получаю мягкий щелчок по носу.

— Так, пора ехать, пока я не снял с тебя штаны прямо сейчас в машине под окнами у твоей тётушки.

Прикрываю глаза, качая головой. Макарский такой Макарский. Но попытка учтивости засчитана.

Как ни пытаемся, задержаться в ресторане, надолго не получается. Час — максимум, что мы оба выдерживаем, пытаясь соблюсти приличия. Но я вижу, как горит его взгляд, как плавится под ним моя кожа. Уверена, моё нетерпение он тоже чувствует. Потому что я действительно ощущаю этот чувственный телесный голод. И не только телесный. Хочу его взглядов на меня, полных желания и обожания, хочу видеть восхищение в глазах, когда я сниму одежду.

Желаю до безумия.

Горю.

— Вкусная утка? — спрашивает, сжав челюсти и вилку в пальцах так, что костяшки белеют.

— Невероятно, — приподнимаю бровь, дразня.

— Ещё порцию?

— Можно, — наслаждаюсь игрой, наблюдая, как в ответ раздуваются ноздри у Макарского. — С собой…

И тут его как с цепи срывает.

— Поехали, Китти Кэт, пока я не сжёг на тебе одежду взглядом и не трахнул прямо на этом столе, — швыряет салфетку в тарелку и, контрастно своим словам, медленно и плавно обходит столик, чтобы отодвинуть мой стул. — А утку отсюда доставкой закажем.

Костя крепко, но бережно сжимает мою ладонь и ведёт за собой из ресторана. Интересно, а как же счёт? Или ему пришлют?

Даже не знаю, почему мой воспалённый мозг, тонущий в гормонах и эндорфинах, вообще за это зацепился.

До отеля мы едем молча. Костя просто давит на газ, а я смотрю на дорогу. Ни убранства шикарного в фойе, ни безупречного обслуживания персонала я не замечаю. А когда входим в лифт, мне кажется, будто он наполнен чем-то горячим и густым, настолько трещит между нами молчаливое напряжение.

Перед самыми дверьми номера меня простреливает волнение. Мы ведь уже были вместе, и я сама не понимаю, почему так схожу с ума от одного лишь ожидания близости.

Когда дверь за нашими спинами закрывается, Костя вдруг замирает. Он здорово пугает меня, когда опускается на колени, чтобы расстегнуть мои сапоги и аккуратно стащить их сначала с левой ноги, потом с правой. Медленно так, мягко. Задерживаю дыхание, когда его ладони скользят по моим лодыжкам до самых колен. Он тормозит на секунду, а потом ведёт руками выше, под платье.

— Костя, — выдыхаю, когда Макарский тянет вниз мои колготы вместе с трусиками.

Нетерпеливый. Сумасшедший. Пошлый! И меня такой же делает, как и обещал, потому что сейчас я сгораю от желания, чтобы он коснулся меня там.

И он касается. Губами. Так и оставляет колготы и бельё чуть ниже колен, приподнимает платье и… Дальше я уже теряю ощущение времени.

Стою прямо так, в пальто и со спущенными трусами, опираюсь затылком на стену, прикрыв глаза и погрузив пальцы в его волосы, и пытаюсь сдерживать стоны, закусив губы.

А дальше мы словно сходим с ума. Я смазано помню, как он доводит меня до пика, но снова не позволяет в него нырнуть. Как сталкиваем одежду друг с друга, почти срываем, поглощённые желанием слиться воедино. Даже не могу точно сказать, доходим ли до кровати прежде, чем он оказывается во мне.

Это происходит много раз, и каждый по-разному. Мы и трахаемся, и занимаемся любовью. И для себя, и друг для друга. Один оргазм такой острый, что мне почти больно, другой томительный и тягучий, как жидкая карамель, третий опустошающий, словно война.

И после каждого хочется ещё.

Разве это нормально? Разве можно настолько сильно нуждаться друг в друге?

Костя снова и снова повторяет, что любит меня, что сходит с ума и хочет от меня детей. Это звучит так неожиданно и как-то громко, что ли, что я цепенею. Замираю, а потом проваливаюсь в бездну оргазма от очередного сильного, глубокого толчка.

Засыпаем мы уже под утро. Сил нет даже на то, чтобы принять душ. Макарский просто сдёргивает презерватив, швыряет его под кровать, прижимается ко мне со спины, и мы засыпаем.

* * *

— Катя, переезжай ко мне.

Оборачиваюсь и внимательно смотрю на Макарского. Вчера были слова, а вот это уже шаги. И серьёзные.

Он сидит на кровати уже в брюках и рубашке и натягивает носки, пока я привожу в порядок волосы у зеркала. Костя говорит так спокойно и обыденно, что я теряюсь.

— Ну что смотришь, моя зайка-Зайченко? — поднимает глаза и улыбается, выдавая, что всё совсем не обыденно, просто он делает вид. — Я вчера всё предельно тебе пояснил: люблю, в будущем хочу детей.

— Костя, это… неожиданное предложение. Мы же не контракт заключаем.