Учись видеть. Уроки творческих взлетов

Давай, Ленка Степанова, читай свой эпохальный рассказ под названием «Соска», играй свою песенку. Название «Соска», признаться, смущает мой музыкальный слух. Мне оно кажется недостаточно благозвучным. Но ты уперлась, и ни в какую. Ладно, что я – диктатор какой-нибудь? Хозяин – барин! Итак:

Лена Степанова

Соска

Милый сердцу деревенский бабушкин дом стоит сейчас заброшенный и заколоченный в лесостепных пензенских землях. Несколько поколений моих предков жили на этом месте, и когда просыпается моя родовая память, она зовет меня туда. Стала бы отшельницей, пришла бы в эту деревню и жила бы там. Местные жители удивлялись бы моему выбору, моему одиночеству и моим огородным культурам.

Топинамбур, например…

Бабушка рассказывала, как я бросила пустышку.

Неизвестно, что можно назвать прогулкой при постоянном присутствии зелени и солнца вокруг – мокрой зелени и грязной сияющей тропинки, по которой я через калитку выползала во двор к бревнам у соседского забора. Пустышка провалилась в щель между бревнами. Я плакала. Бабушка шептала мне на ухо, что соску забрал «страшный инякуй».

Я и сейчас помню, как поняла, что это то самое неизвестное, которое зашуршало и исчезло под бревнами серым подвижным ростком, наблюдаемое, но не ухваченное. Тогда стало страшно. Страшно и сейчас. Гадюка – русская ядовитая змея. Дядя Гриша принес ее потом мертвую, на палке:

– Надо бревна разобрать, – сказал он, – лавочку поставить, а то сезон – могла змеенышей вывести.

Однако бревна не разобрали в силу неторопливости деревенской жизни, и змей никаких больше не водилось, кроме безобидных ужей.

Я отдала свою пустышку «инякую», потому что ему она была нужнее.

…И до сих пор хочу туда вернуться. Может быть, за своей соской?.. Только нет времени, нет денег – и все это меня гложет. Правда, с каждым годом все меньше. О, доктор Время, время – Врач! Но вдруг однажды представила, что в кедах с рюкзаком подхожу к этому дому, смотрю на него, и в следующий миг – горит наш дом всеохватно синим пламенем. А я сижу на рюкзаке и смотрю на огонь, и он отражается у меня в глазах, как в зрачке у лошади.

Я беру рюкзак и иду дальше.

Куда-нибудь, где продолжается моя жизнь.

Предмет – мистическая вещь.

Вот я все время вспоминаю Коваля. Скучаю по нему. Даже не верю, что его больше нет на свете. И вспоминаю, как он однажды показал мне монокулярчик – ну, это вроде одноглазого бинокля. Ему его подарили на день рождения. Красненький такой, изогнутой формы, на кожаном ремешке. В одну сторону повернешь – всё вверх ногами. В другую – нормально. И в то же самое время – ненормально! Особый вид открывается, непривычный.

О! Орион! Взглянуть на Вас в монокулярчик Коваля – вот было бы дело! (Созвездие Орион считал он страшно важным в своей жизни.) Вообще на мир бы взглянуть в тот красненький монокулярчик и все увидеть – глазами мастера.

– Не завидуй, – сказал Коваль, – когда тебе исполнится пятьдесят лет, я тебе такой же подарю.

Я говорю:

– Пишите расписку!

– Давай! – он ответил.

Но то ли ручки не нашлось, то ли бумаги, а жаль. Я иногда думаю: вдруг он написал бы такую расписку, да и пожил еще немного?..