Учитель Дымов

– Хорошо, – кивает Валерка, с трудом сдерживаясь, чтобы не добавить «дядя Леня». – А вы уже плавали сегодня? Море – отличное!

– Плавал, плавал. – Буровский кивает. – Я сегодня, как Эдмон Дантес, проплыл от замка Иф до острова Монте-Кристо.

– Расскажите! – просит Валерка, устраиваясь поудобней.

Как-то раз Буровский пересказывал ему «Остров сокровищ», а в этот раз принимается за изрядно забытого «Графа Монте-Кристо», которого читал лет пятнадцать назад, еще в эвакуации.

Классно дядя Леня рассказывает, думает Валерка, куда интересней, чем всякая тягомотина, которую тетя Женя читает вслух по вечерам. Классика! Фу!

Слушая, Валерка складывает башню из камешков-голышей. Пусть это будет замок Иф, решает он, а там, внутри, сидят Эдмон Дантес и аббат Фариа.

Валерка мог бы слушать Буровского без конца, но тут над ухом раздается голос тети Жени.

– Ну-ка быстро в тень, – командует она. – Ты что, тепловой удар хочешь получить?

Надо же, все уже пришли, а он и не заметил! Валерка неохотно – чем же дело-то кончилось? – уходит. Поздоровавшись – Добрый день, Владимир Николаевич. – Добрый день, Леня! – Буровский с разбега прыгает в море.

Володя садится рядом с братом.

– Искупался? – спрашивает он.

– Неа. Слушал, как тот парень твоему пацану заливал. Кто он будет?

– Этот? Мой студент, Леня Буровский.

– Годный парень, – одобрительно кивает Борис. – Складно лепит. Если сразу не убьют, в лагере романы будет тискать.

* * *

Через несколько дней Борис уедет обратно в Сибирь. Володя будет просить брата остаться, но тот откажется – мол, у вас слишком жарко, я от такого отвык.

В следующий раз Валерка увидит дядю через девять лет. К тому времени они переберутся в Энск, крупный город на юге Сибири: Володе неожиданно предложат кафедру в недавно открывшемся там университете…

После солнечного Грекополя холодный Энск не понравился Валерке. Два выпускных класса он провел, изучая с местными пацанами различные техники уличных драк, и к середине десятого класса наконец добился их уважения, но не хороших отметок в аттестате.

Глухим зимним вечером, когда фонари не могут рассеять тьму за окном, Володя в последний раз попробовал поговорить с сыном.

– Ты же понимаешь, что никуда не сможешь поступить? – поинтересовался он.

Валерка закатил глаза к блочному потолку – шов разрезал комнату ровно пополам:

– Я-то все понимаю, – сказал он устало, – но есть такие вещи, папа, которые вот ты никогда не сможешь понять.

– Какие же? – спросил Володя, не в силах сопротивляться неумолимой логике беседы отца и сына-подростка.

– Например, то, что не всем людям нужно высшее образование. – Валерка кинул на отца быстрый взгляд и, недовольный результатом своих слов, добавил: – Я понимаю, ты не можешь это принять, потому что тогда твоя жизнь полностью потеряет смысл.

На этот раз должный эффект был произведен: Владимир Николаевич вышел, хлопнув дверью.

Позже, когда он пересказал этот разговор Жене, она вдруг разрыдалась. Володя растерялся: они сидели в молодежном кафе «Интеграл», полупустом в это время, но было ясно, что уже завтра весь университет станет судачить, что завкафедрой Дымов довел до слез какую-то женщину, наверное, брошенную любовницу.

Он потянулся через стол и похлопал Женю по руке.

– Ладно, успокойся, – сказал он. – Чего ты, в самом деле?

– Так Валерка же в армию пойдет! – всхлипнула Женя. – Ты об этом подумал?

– В армию – так в армию, – пожал плечами Володя. – Войны, слава богу, нет, пусть послужит, может, научится чему-нибудь. У меня на кафедре полно отслуживших ребят, ничего в этом нет зазорного.

Женя вытерла салфеткой глаза – тушь немного размазалась по щеке – и сказала:

– Что ты говоришь? Это ведь наш Валерка, а не какие-нибудь ребята с кафедры! – Помолчав, добавила: – Но ты же его сможешь устроить в университет?

Внезапно Володя почувствовал: не хватает воздуха, что-то легло на грудь незримой, невыносимой тяжестью. Может, это годы, нелепо подумал он, тяжелые годы, все пятьдесят без малого. Он судорожно вдохнул и с трудом поднес ко рту чашку с горьким кофе, черным как жизнь, лишенная надежды.

Володя молчал. Звериное чутье, подпитываемое все эти годы тайной тревогой, никогда не обманывало: вот и сейчас он знал – у него нет выбора. Много лет назад он попался на приманку покоя и счастья, которые обещала юная Оленька, попался – и полюбил ее, а потом сам не заметил, как оказался в ловушке, стал мужчиной, который отвечает не за себя, а за двух женщин и ребенка, и уже много лет главная Володина тревога – не о себе, а о них, уже много лет именно страх за этих троих раз за разом заводит его часовой механизм, и теперь одна из этих женщин сидит напротив и говорит, что́ он должен сделать, чтобы спасти их ребенка, но Володя ничего не может для них сделать, поскольку – и он понял это лишь сейчас – за годы преподавания в его жизни появилось что-то, кроме страха и тревоги.

Он сделал глоток – и горечь кофе обожгла губы.