Учитель Дымов

– Я не смогу, – сказал он. – То есть, наверно, я и административно не могу, но главное, если я так поступлю, я больше не смогу преподавать. Никогда.

– Ну и что? – шепотом сказала Женя, нагибаясь к столу. – Почему ты считаешь, что это мне важно? Я восемнадцать лет растила этого ребенка. Не ты, не Оля – я его растила! Кормила из соски, следила, чтобы не заболел, и сидела рядом всю ночь, когда он все-таки болел, делала с ним уроки, когда он не справлялся, от всех нас выбирала подарки на день рождения и Новый год, и ты думаешь, мне важно, сможешь ли ты преподавать, если он отправится в армию? Так вот, мне неважно, можешь потом хоть уйти из университета, но сначала спаси моего сына.

Володя внимательно, словно впервые за много лет, посмотрел на Женю. Морщины пролегли в уголках ее глаз, кожа потеряла молодую упругость, седина тронула корни волос, словно серый иней. За последние годы Женя располнела, но сейчас черты лица вновь заострились; как когда-то в молодости, она опять походила на птицу, на этот раз – не на взъерошенного воробья, скорее на ворона, готового клюнуть.

– Это и мой сын, – сказал Володя, – и неужели ты не знаешь, что я сделаю для него все возможное?

– «Все возможное» – это мало, – прошептала Женя. – Сделай больше, чем можешь.

Володя покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Прости меня, Женя, но все-таки – нет.

Они больше никогда не возвращались к этому разговору и ничего не сказали о нем ни Оле, ни Валерке, тем более он через неделю попросил Олю передать отцу – последний месяц они не разговаривали, – чтобы тот и не надеялся помочь сыну с поступлением в свой университет. Валерка все равно не подаст туда документы; попробует попасть в какой-нибудь другой институт, а провалится – ну, пойдет в армию.

Вот и хорошо, подумал Володя с облегчением, на смену которому тут же пришел стыд, говоривший с Володей чужими, бессмысленными словами: будь я хороший отец, все было бы иначе.

Но жене Володя ответил только:

– Ну, значит, пойдет в армию.

Так и получилось. И вот через полгода Валера Дымов сидит за большим столом вместе с другими призывниками. Они навеселе, но еще не пьяны. Кто-то берет гитару и поет:

Этап на Север – срока огромные,Кого не спросишь – у всех «Указ».Взгляни, взгляни в глаза мои суровые,Взгляни, быть может, в последний раз.

Борис, у которого, вероятно, с этой песней связаны собственные воспоминания, мрачно смотрит из-под седых бровей, все таких же густых. За прошедшие годы он еще больше высох, отрастил волосы и бороду. Волосы не доставали даже до плеч, зато с бородой, косматой и спутанной, он стал похож на лешего из сибирских лесов. В Энск он приехал с маленькой худощавой девушкой, черноволосой и узкоглазой. Они были женаты уже шесть лет, ее звали Алла, но в письмах, которые Борис несколько раз в год аккуратно писал брату, он ничего о ней не рассказывал. Володя даже не знал, сколько Алле лет, но, увидев, подумал, что она, должно быть, моложе Бориса раза в два.

В Энске у Аллы жила мать, с которой она, как заключил Володя, почти не общалась: во всяком случае, за два года Алла появилась в Энске впервые только сейчас, когда мать умерла. Борис приехал с женой и невольно оказался на проводах племянника.

Мебель сдвинули к стенам, достали проигрыватель, начались танцы. Все медляки Валера танцевал с полногрудой, рано созревшей шатенкой. Отличница и школьный комсорг, Наташа только что поступила в Энский университет, тот самый, где преподавал Володя, и все не могла взять в толк, как может загреметь в армию мальчик «из такой семьи». Вероятно, именно это любопытство, смешавшись в нужной пропорции с Валериной славой хулигана и Валериным юным напором, запустило реакцию, естественную для восемнадцати лет: две недели тому назад Наташа поняла, что втюрилась в Валеру по уши. Но у влюбленных оставалось слишком мало времени, и хотя они доводили себя до изнурения поцелуями и ласками, последний Наташин бастион оставался неприступен.

Ночью, когда почти все призывники уже не держались на ногах, Валера затащил Наташу в пустую комнату и предпринял последний решительный бросок, оказавшийся столь же бесплодным, как и все предыдущие.

– Давай сначала поженимся, – проговорила Наташа.

– Уже не успеем, – отвечал Валера, тиская ее сквозь платье.

– Я тебя дождусь, – сказала Наташа, – обещаю.

Борис наблюдал эту беззвучную для него сцену с балкона: он вышел покурить и не успел вовремя вернуться.

При прощании Оля разрыдалась, Женя стояла с окаменевшим, заострившимся лицом, бессильно уронив руки. Володя, успевший все-таки помириться с сыном, обнял Валеру на прощание и вдруг вспомнил, как много лет назад такие же мальчишки прощались с родными, уходя на фронт.

– Береги себя, – попросил он, сам чувствуя нелепость своих слов.

– Да ладно, пап, – ответил Валера, – все будет нормально, через три года вернусь.

Зря он так, внезапно подумал Борис, никто не знает, когда вернется.