Учитель Гнус. Верноподданный. Новеллы

Горестная злоба Эрцума мало-помалу улеглась. Ломан слегка презирал его за то, что он вновь стал безопасен.

— Вдобавок ко всему, — заметил он, — ты мог бы предпринять нечто куда более благоразумное, но ты медлишь. Просил ты денег у Бретпота?

— Н-нет!

— Так я и знал. А ты ведь собирался объявить опекуну о своей страсти и о том, что лучше пойти в солдаты, чем видеть свою возлюбленную гибнущей в лапах такого мерзавца. Ты хотел добиться свободы ради нее, да, да, всего этого ты хотел.

Эрцум пробормотал:

— А много ли проку от моего хотенья?

— Что ты имеешь в виду?

— То, что денег он мне все равно не даст. А скрутит меня так, что я и видеться с Розой не смогу.

Подобный образ действий опекуна Ломану тоже показался весьма вероятным.

— Я могу тебе одолжить триста марок, — небрежно добавил он, — если ты хочешь бежать с нею…

Эрцум процедил сквозь зубы:

— Покорно благодарю.

— Нет так нет. — И Ломан засмеялся тихо и горестно. — Впрочем, ты прав. Прежде чем сделать женщину графиней, надо хорошенько поразмыслить. А на другие условия она не пойдет.

— Да я и сам не хочу по-другому, — надломленным голосом отвечал Эрцум. — А она вообще не хочет… Ах, ты ничего не знаешь. Никто не знает, что с воскресенья я пропащий человек. И просто смешно, что вы разговариваете со мной, как с прежним Эрцумом, да и сам я себя веду, как будто ничего не случилось.

Они пошли молча. Ломан был расстроен; он чувствовал, что страсти его к Доре Бретпот нанесено оскорбление; теперь и Эрцум переживает трагедию из-за этой дурехи Фрелих. Оскорбительное сходство!

— Итак? — хмуро спросил он.

— Ах да! В воскресенье, когда мы отправились к кургану, ты, я, Кизелак и… Роза… я так радовался, что она со мной, и в кои-то веки без Гнуса. Я был совершенно уверен в удаче.

— Правильно. Ты поначалу был в отличном настроении и даже по мере своих скромных сил раскапывал курган гуннов^{19}.

— Да, да… Как вспомню, так прямо… курган я раскапывал до того, еще совсем другим человеком… После завтрака мы с Розой остались, можно сказать, одни в лесу; ты и Кизелак уснули. Я было набрался храбрости, но в последнюю минуту струсил. Хотя она ведь всегда хорошо со мной обходилась, не то что с тобой, правда?.. И, казалось, только и ждет, чтобы я объяснился. Я захватил с собой все деньги, которые у меня были, и думал, что мы с ней вообще уже не вернемся в город, а прямо из лесу удерем на станцию. — Он умолк.

Ломан подтолкнул его локтем:

— Она что, недостаточно тебя любит, да?

— Она сказала, что еще слишком мало меня знает. Или это, по-твоему, была просто отговорка?.. Кроме того, она испугалась, что нас поймают и ее упрячут в каталажку за совращение несовершеннолетнего.

Ломан изо всех сил боролся с душившим его смехом.

— Такое благоразумие, — давясь, проговорил он, — не свидетельствует об очень уж сильном чувстве. Во всяком случае, ее любви далеко до твоей. Тебе тоже следовало бы поразмыслить, не взять ли назад хоть часть того сердечного пыла, который ты вложил в это предприятие… Не кажется ли тебе после вашего объяснения у кургана, что не стоит жертвовать ей всем своим будущим?

— Нет, мне это не кажется, — серьезно отвечал Эрцум.

— В таком случае, ничего не поделаешь, — решил Ломан.

Они подошли к дому пастора Теландера. Эрцум вскарабкался по столбу на балкон. Гнус, стоя между Кизелаком и Ломаном, смотрел ему вслед. Когда Эрцум влез в окно своей комнаты, Гнус задумчиво пошел назад. Его преследовала мысль, что фон Эрцум, если захочет, может снова спуститься… Но особенно он фон Эрцума не опасался и презирал его за простоту.

Он проводил обоих гимназистов обратно в город и сдал Кизелака с рук на руки бабушке.

Затем он дошел с Ломаном до дома его родителей, прислушался к стуку ворот, что захлопнулись за ним, посмотрел на осветившееся верхнее окно, протомился несколько минут, пока оно снова не стало темным, и на всякий случай подождал еще немного. Все было спокойно.

Тогда Гнус наконец собрался с духом и зашагал восвояси.

Глава девятая

Гнус неумолимо отгонял всех любопытных от дверей артистической уборной. Иностранные матросы думали, что он актерский «вербовщик». Другие, считавшие, что он не похож на антрепренера, принимали его за отца актрисы Фрелих. Впрочем, среди гостей попадались и местные жители, которые знали его, те только робко ухмылялись.