Учитель Гнус. Верноподданный. Новеллы

Он был в восторге от той роли, которую отныне играл в уборной артистки Фрелих. Ломану теперь нечего и надеяться заменить его. Ну, где ему, например, запомнить, что розовое болеро надо снести красильщику? Конечно, если бы Ломан упражнял память старательным заучиваньем стихов Гомера… а так, вот они, плоды лености!.. И Гнус, словно большой черный паук, двигался среди белых юбок и штанишек, разбросанных на полу и по стульям, как щупальцами, хватая их тощими, скрюченными пальцами. Смятые ткани с шуршаньем и шелестом разглаживались под его костлявыми, старческими руками. А некоторые вдруг наглядно воспроизводили тайком сохраненную форму руки или ноги; Гнус смущенно косился на них, бормоча:

— При всем том, однако…

Затем он прокрадывался к двери и в щелку следил за той, чей голос дребезжал и взвизгивал под гром рояля, а руки и ноги выделывали всевозможные антраша в насквозь прокуренном воздухе на потеху дураков, чьи головы, как тюльпаны на грядках, покачивались в такт ее движениям. Он гордился ею, презирал весь этот сброд, ей аплодировавший, исходил ненавистью к нему, если он молчал, и испытывал странно волнующее чувство, слыша, как он ржет от восторга, когда декольтированная актриса Фрелих, кланяясь, щедро награждала его видом своих прелестей… В эти минуты мурашки пробегали по телу Гнуса… Но вот она на крыльях успеха влетала в уборную, и Гнус удостаивался чести слегка припудрить ей шею или накинуть на плечи ротонду.

При этом всегда было очевидно, в каком она настроении. Если она милостиво подставляла ему плечи, значит, ему предстоял приятный часок, если тыкала пуховкой ему прямо в физиономию — хорошего ждать не приходилось. Под пестрой ее одеждой ему открывалось больше, чем ее тело. Он вскоре понял, что осязать и обонять можно не только ткани и пудру, но, пожалуй, и самую душу женщины; и что пудра и ткани почти уже и есть ее душа.

Артистка Фрелих обходилась с ним то нетерпимо, то весьма дружелюбно. При дружелюбном обхождении он терял душевное равновесие. Ему было спокойнее, когда она бранилась… Время от времени она спохватывалась: ведь у нее существовал определенный план обращения с Гнусом, но проведение этого плана в жизнь докучало ей. Вспомнив назидания Гнуса, она становилась скромницей и даже сентиментальной, казалось — юная артистка ласково прикорнула у ног почтенного профессора; что поделаешь, приходится напускать на себя такой вид, если хочешь чего-нибудь добиться от серьезного человека…

И тут же — это приносило Гнусу немалое облегчение, хотя он сам не знал почему, — сбрасывала его со стула, как ворох нижних юбок.

Как-то раз она даже отвесила ему оплеуху. Потом быстро отдернула руку, пристально на нее посмотрела, понюхала и удивилась:

— Да у вас все лицо в жиру!

Он зарделся, а она расхохоталась:

— Он красится! Ей-богу, лопнуть можно! Вот почему он так живо наловчился меня гримировать. Потихоньку тренировался на своей физиономии. Ах ты гнус!

Ужас изобразился на его лице.

— Да, да, гнус! — Она прыгала вокруг него.

И он улыбнулся счастливой улыбкой… Она знала его прозвище, знала от Ломана и других гимназистов, верно, с самого начала их знакомства; он был потрясен, но потрясен радостно. На мгновенье он заподозрил недоброе и слегка устыдился — как же это он радуется, что артистка Фрелих назвала его этим мерзким именем? И тем не менее он был счастлив. Увы, долго размышлять ему не пришлось: она послала его за пивом.

Гнус не ограничился тем, что заказал пиво; он велел хозяину, несшему кружки, идти впереди него через зал, сам же, прикрывая транспорт с тыла, тем самым предотвращал возможность расхищения его по пути. Как-то раз владелец «Голубого ангела» предложил Гнусу самому отнести пиво. Но величавое достоинство, с каким тот отклонил предложение, навек отбило у трактирщика охоту повторять его.

Прежде чем выпить, артистка Фрелих подняла кружку.

— Ваше здоровье, Гнус. — И, помолчав, добавила: — Смешно, что я называю вас Гнусом? Ну, конечно, смешно. Что мы друг другу? Да и давно ли мы знакомы? Чего только не делает привычка… Послушайте-ка, что я вам скажу! Вот, например, Киперт с женой, да пропади они пропадом — я и слезинки не пророню. А вы — дело другое…

Взгляд ее мало-помалу сделался задумчивым и неподвижным. Погруженная в свои мысли, она спросила:

— Но что все это значит? Вы-то чего хотите?

Глава восьмая

Гнус никогда об этом не думал и поздно вечером, уходя от артистки Фрелих, тревожился только одним — неизвестностью относительно Кизелака, фон Эрцума и Ломана. Страх перед их тайными интригами заставил его пуститься на крайность и позабыть о границах возможного. В переулке возле «Голубого ангела» он как-то раз услыхал их шаги за своей спиной. Стараясь ступать как можно легче, чтобы они не заметили, когда он остановится, он спрятался за углом и, склонив голову набок, внезапно вышел прямо на них. Они отпрянули, но Гнус ободряюще, хотя и с ядовито поблескивающим взглядом, заговорил: