Учитель истории

— Отставить! — окрик заставил застыть взмах кулака военного в маске. — Его беречь, и пальцем не трогать, склонился Штайнбах над учителем истории. — Вам привет от общего знакомого. — И уже тихо, совсем на ухо. — Послезавтра Безингер будет здесь. Ты все знаешь, знаешь, где Цель. Поднатужься, и будешь жить, жить как следует… Ты сейчас на чеченском все рассказал, ты все знаешь. Ты сказал, как твой дед показал тебе место, где было озеро, и оно ушло сквозь трещины в горе… Ты сказал, что это место называется, э-э-э… Как он сказал называется? — обернулся Штайнбах к чеченцу в маске.

— Бойна-тIехьа, что означает — за «обломанной», «поломанной», заговорила маска.

— Ну что, соображаешь, понял, о чем речь? — вновь, как можно вежливее, обращался командир к Шамсадову.

— Нет, не понял. Если этот так называемый чеченец маску снимет и объяснит по-людски — может, и пойму.

— Сними маску… Кому сказал — сними, грубо приказал Штайнбах.

Лицо земляка открылось, и учитель истории узнал одного из лидеров чеченской революции, что с пеной у рта по телевизору отстаивал национальную свободу, а жил в замке в Турции, на берегу теплого Босфора, где как-то переночевал Малхаз, возвращаясь из Англии.

— Ах ты выродок, подлый гад! — на родном процедил учитель истории, вызвав неоднозначную реакцию у земляка.

— Отставить, Дугуев, отстранил полковник вскипевшего подчиненного, вновь уселся на корточки перед Шамсадовым. — Ну, давай, вспоминай, где эта «обломанная», «поломанная»… Где, говори! — рявкнув злобно, сжал он тонкую шею учителя истории, стал придушивать.

Всеми конечностями махал учитель истории, пытаясь освободиться, да рука Штайнбаха была очень сильна, она заставила Шамсадова вначале стонать, потом хрипеть на последнем дыхании, и Шамсадов от потуг, задыхаясь, уже побагровел, и губы его стали безжизненными, синюшными. И лишь когда он стал терять сознание, — хватка ослабла:

— Вспомнил?

— Нет… не знаю, не своим, гортанно-охрипшей шепелявостью еле отвечал Малхаз, и видя, что здоровенная ручища Штайнбаха вновь потянулась к шее, чуть громче. — Честно, не понимаю… не могу соображать.

— Оставьте его, — заботливым тоном вступился доктор. — После уколов он не в состоянии адекватно мыслить. Ему нужно время для полной адаптации. Главное, по старику Фрейду, на подсознательном уровне все ему уже известно. Отдохнет, поднапряжется — и все выдаст. В крайнем случае — еще пару укольчиков, и разговорится, и все сделает… Безингер был прав — этот малый все знает…

— Был приказ не называть имен, перебил доктора командир.

— О, простите, — не без жеманства отвечал доктор, его манеры явно не вписывались в эти горно-полевые условия. — Был и последний приказ — любой ценой вернуть тубус.

— Да, вскочил Штайнбах. — Но как это сделать? Там банда Сапсиева разыскивает нас. Их в три раза больше, и нам эти столкновения ни к чему.

— А зачем нам с кем-то «сталкиваться»? — так же вальяжно говорил доктор. — Позвоним боссу. Пусть он свяжется с Москвой, а оттуда прикажут — и российская авиация с этой бандой в три секунды разберется.

— Вот это идея! — воскликнул полковник. — Вы просто стратег.

— Тактик, тактик, а стратег наш в Нью-Йорке.

Оставив Шамсадова в покое, Штайнбах и доктор ушли к командирской машине, минут через двадцать вернулись в приподнятом настроении, дали команду — обед.

Учителя истории кормили на равных, правда, вкуса пищи он не ощущал, многие чувства, видимо от уколов, частично атрофировались.

После короткой трапезы командир направился проверять дозорных, а доктор подсел к Шамсадову и с непонятными чувствами говорил на английском, чтобы другие не понимали:

— Удивляюсь я. Столько Вы натворили, а Безингер любит Вас, как родного. Каждый сеанс связи о Вас справляется, требует, чтобы мы все заботились о Вас, как о святом… Даже когда сообщили, что Вы троих наших уложили — обвинил только нас… Хе, знал бы босс, что Штайнбах с Вами вытворяет.

— А уколы по указу Безингера делали? — с содроганием спросил Малхаз.

Доктор ответить не успел, размашистой походкой из кустов неожиданно появился командир.

— Скорей бы они, вглядывался Штайнбах в небо. — Хмурится, вдруг из-за непогоды не смогут прилететь.

Привал затянулся. Короткий зимний день стремительно угасал. Солнце скрылось за горой, и сразу же стало сумрачно, сыро, холодно.

Чугунная тяжесть и тупая, ноющая боль в голове Шамсадова понемногу ослабевали, и на смену полупьяной дремоте возвращались прежние реакция, острота мысли и чувств.

Почему-то первое, о чем он подумал, странная наивность и прямолинейность иностранцев! «Как это возможно, усмехался в душе он, из Нью-Йорка позвонят в Москву и будут бомбить авиацией какой-то вооруженный отряд где-то в глухих горах Чечни?.. Чушь и бред», чуть ли не злорадствовал он. И в это время Штайнбах ликующе воскликнул, вглядываясь в небо — видимо, дозорные сообщили по рации.

И действительно, вскоре показался один, а следом еще пара огромных вертолетов. Они стремительно пронеслись над ущельем, потом тем же маршрутом вернулись и, как показалось с земли, один вертолет слегка завис над ними, разбрасывая тепловые ракеты.