Учитель истории

— Сможешь! — внушал ей Бейхами, от гребли и вечерней духоты на его смуглом, некрасиво-носатом лице выступал обильный пот, стекая по многочисленным глубоким, искривленным, как его жизнь, морщинам. — Знай, ты пока еще привилегированная цаца — нетронутый цветок, и как только эта оса высосет твой нектар — увянешь, засохнешь... И помни, кто повинен в твоих горестях, на чьих трупах создана эта неземная роскошь.

С этими словами Бейхами обернулся, глянул в сторону движения: вдалеке, на берегу пролива, с прямым видом на Константинополь в лучах заходящего солнца ярким золотом, ослепляя, сияла зеркалом сложноперекатная громадная крыша, и ее блеск был так могуч, что Бейхами не сразу заметил лодку, ожидавшую их.

— Не трусь! Как договорились, на заре, — последнее, что сказал Бейхами.

Море было спокойным, прозрачным, и тем не менее, покачивающиеся лодки нелегко сошлись. Обычно ловкая, Ана еле-еле, неуклюже перебралась, как на спасителя, сквозь слезы молчаливо долго глядела на исчезающую в морской дали лодку Бейхами, и, конечно, думала не о нем, а об оставшихся в его руках сестре и брате.

Те же три женщины, что днем были на острове, одна в чадре, в полном безмолвии везли Ану к золотому сиянию. Что ни говори, жизнь — есть жизнь, ее не обманешь, и красота манит: с каждым взмахом весел перед Аной разворачивалась потрясающая панорама. В лучах заходящего солнца длинными тенями на всю ширь обозрения раскинулся диковинный, цветущий парк с ровными аллеями, беседками, фонтаном, а в этом окружении — белокаменный дворец с портиками и балконами. С первого взгляда кажется, что часть его затоплена; подплывая, видно — стоит он на мощных колоннах в виде античных богатырей, со следами зимних морских бурь у головы. Прямо в гавань выходит просторная арка, под которую лодка вплыла, а дальше ступеньки из грубо отесанного гранита, чтобы мокрые ноги не скользили. Огромная, тяжелая дверь полностью из слоновой кости с золотыми ручками, и за ней ярко освещенный лучами солнца просторный зал. На стенах и высоком потолке фрески и мозаика на темы египетской, римской и древнегреческой мифологии; по углам статуи в античном духе, рыцарский костюм со всеми доспехами, кубки и вазы с живыми цветами. На весь зал толстый ковер, на нем разная мебель: огромный, тяжелый стол, ложи, сиденья и всего одно кресло — все отделано золотом, серебром, слоновой костью. Все стены облицованы зеркально позолоченным металлом, и лишь одна картина — на ней красивая, молодая царственная особа. «Феофана», — определила Ана.

— Меня зовут Мартина, — с гнусавой хрипотцой сказала женщина в чадре, и далее в полном молчании провела Ану из зала в боковую галерею, а затем в просторную овальную комнату с лазурным бассейном.

Совсем юные, почти обнаженные девочки — словно феи — привычно, играючи обнажили сконфуженную Ану; произнося лишь отдельные фразы, с серьезными лицами занятых людей усаживали ее в ванны, со странным цветом воды, с благовониями, с различными наборами плавающих на поверхности цветов. Потом ее парили, до зуда обтирали мочалами все конечности, лазали повсюду, пока Мартина не распорядилась заканчивать. Тщательно обтерев, те же «феи» веничками из цветастых перьев диковинных птиц обрызгали Ану какими-то жидкостями, в которых превалировали запахи лаванды и розового масла, и, как и раздевали, так же играючи, накинули на нее легкую, почти прозрачную шелковую вуаль.

— Пошли, — приказал гнусавый голос.

Они поднялись по нарядной лестнице на второй этаж, на каждом проходе по две вооруженных женщины — стража, молчаливые изваяния, лишь глаза блестят, за каждым движением Аны наблюдают, двери открывают и закрывают.

Наконец, зашли в большую, но уютную комнату. На стене фрески с эротическими сценами, потолок зеркальный, бронзовая люстра с рожками для светильников. Много бронзовых и глиняных светильников в виде лилии, рыбы, головы дракона и верблюда на полу. Все светильники уже горят, ровно освещая громадную кровать, устланную шелковыми и шерстяными одеялами и подушками. Рядом с кроватью цельно вытесанный из горной породы низенький удивительный стол замысловатой формы, на нем в серебряной и золотой посуде разнообразнейшие яства и напитки.

— Жди. Хочешь ешь, хочешь пей, хочешь спи, — повелел гнусавый голос. Его обладательница тихо ушла, и наступила гробовая тишина.

От непрекращающейся дрожи у Аны пересохло в горле, но она брезговала прикасаться к чему-либо. Светильники в люстре плавно догорели, наступил полумрак. Ану, видимо разморенную баней и странными благовониями комнаты, тягуче клонило ко сну, веки смыкались, хотелось лечь. Она изо всех сил противилась, да не смогла... Холодная, влажная змея, сквозь сон, проползла по ее ноге. Ана только раскрыла глаза — противная костлявая рука с прожилками, поглаживая кожу бедра, двигалась к ней, будто к горлу.

— Ай! — вскочила в ужасе Ана.