Удар, ещё удар!

Но на исходе второй недели, когда в семьях друзей пошли трения по поводу их неупорядоченного образа жизни, пришлось искать новые выходы из положения. И вот какой напросился выход: мать честная, да прямо перед долбинским автосервисом располагается громадная, ухоженная, охраняемая стоянка Всероссийского добровольного общества автомотолюбителей! В конце концов я тоже член этой организации, плательщик солидных взносов. На стоянке должны мне помочь, разрешить на пару недель упокоить машину. Помочь терпящему бедствие автомобилисту — главный лозунг и главная забота ВДОАМ.

— Так уж и главный, — отшили меня. — Центральное руководство общества запретило держать на стоянках битые машины.

— Люди! — воззвал я. — Земляки! У меня на руках рулон документов. Есть свидетельства ГАИ, что я потерпевший. Есть свидетельства той же ГАИ, что наехали на меня, а не я получил тяжелейшие повреждения, сшибив пятерых домохозяек с праздничными авоськами. Почему так, граждане: в мире людей больному человеку во всем — преимущество, а в мире машин мы насадили закон волчьей стаи: подранок становится вне закона, обрекается на растерзание и добитие?

— Ладно, — сказали на стоянке, — пронял ты нас. Оплати в кассу за неделю. Но если что — чтобы духу твоего не было на стоянке по первому требованию!

— Благодетели! — закричал я и растерзал на груди рубаху.

— Не то что по требованию — улетучусь по пожеланию! По мановению!

Да, утряслось. И, воспользовавшись этим, автор мигом вылетел в служебную командировку: гор. Кызыл. Тувинская АССР.

Но уже четвертой ночью настиг его в гостинице звонок рыдающей жены. Автостоянка грозно известила: если завтра к 6.00 «Нива» со стоянки не испарится, ее на удавке уволокут через весь город и бросят на стоянке бесхозных машин за ВДНХ. А там автомобильные коршуны и шакалы в момент выклюют из машины сердце и вырвут печень.

Прервать командировку — такого права мне отпущено не было. Со стоянки ВДОАМ на рассвете машину вывели друзья и за пятнадцать рублей оставили на соседнем пустыре под присмотром благолепного старика: страдает бессонницей, а окна квартиры — как раз на пустырь.

* * *

Но проклюнулось солнце: не прошло и полугода после аварии, как я, волоча за собой шлейф квитанций, актов, справок и ведомостей, попал на станцию.

— Вами, клиент, займутся отличные мастера, — обнадежил начальник цеха Паклин. — Вы зализывайте свои душевные раны, а в сжатые сроки ваша машина станет как ягодка. Вот идет Анатолий, ваш мастер. Подлинно ремонтный Кулибин!

И подошел корифей ремонтов с листочком в руке. Это было заявление на увольнение.

— Не могу больше, сил нет, — сказал ремонтный Кулибин и перепилил горло ребром ладони.

— Зачем уходишь? — вскинулся начальник цеха. — Где тебе будет лучше? Ты же творец, я тебе создал все условия! Тебя в другом месте рутина задавит. Ты от бога механик, всех прочих в капусте нашли, а тебя в коленчатых валах. Остынь и останься!

Тут выяснилось: данный корифей и Кулибин ремонтов решительно уходит потому, что на станции с ремонтируемых Кулибиным машин его же коллеги повально крадут колеса, фурнитуру, узлы и агрегаты. У Кулибина крадут Ползуновы, а у тех — Черепановы.

— И прахом идет работа, — сказал мастер. — Придешь на смену — час надо раскладывать, вынув из-под замков, инструмент и детали ремонта, ссыпанные под замок навалом. Потом не столько работаешь, сколько косишься: кто подходит к тебе, что нацелился украсть? А за час до конца смены снова рассовывай все под замки. Тошно! Хорошо бы сеткой обнести участок каждой бригады, так было бы по-деловому. Но тогда, видишь ли, получится, будто станция еще не воспитала тип передового рабочего.

— Клиент, идите к приемщику, — велел мне начцеха Паклин. — У вас будет другой мастер, а я тут должен довыяснить.

И славный, обходительный приемщик, поставив меня перед окошком конторки, стал заполнять тошнотворные очередные ведомости, задавать вопросы по требующим замены узлам.

В это мгновение, стремительный и резкий, набежал человек. Он навел на меня палец, которому не хватало только мушки на ногте и отверстия дула, и звонко и содрогающе крикнул:

— Кто такой?!

— Моралевич. — назвался я. — Паспорт VII-МЮ N5 586731, выдан 10 ноября 1976 года пятнадцатым о. м. гор. Москвы.

— Клиент, — сказал резкий (это был, конечно, сам директор станции Птитченко, борющийся за новый тип передового рабочего), — почему тут стоите, клиент?

— Меня поставили сюда, чтобы я отвечал на вопросы.

— Тут не стоять, — распорядился Птитченко. — Когда вам задают вопрос — вы отвечайте, а когда приемщик начинает писать — отходите к ящику с песком для окурков. Когда приемщик задает следующий вопрос — вы снова подходите, отвечайте и отходите. Все!

И ринулся дальше гранить новый тип передового рабочего.

— Зачем он унизил и вас, и меня? — спросил я приемщика.

— Он растущий товарищ. Кует авторитет.

Ну, подумал я, раз авторитет, тогда дело другое. А насчет унижения— так разве не написано в художественной литературе у Валентина Катаева: «Унизься, дурак, унизься, ну, что тебе стоит унизиться?» В самом деле, ничего не стоит.