Удар молнии

Начало он пропустил, речь шла о людях, которые с годами делаются красивыми и, естественно, привлекают к себе внимание. Он вспомнил последнее появление Глухого. Почему этот мерзавец не выбрал какой-нибудь другой участок? Почему именно Восемьдесят седьмой? Посылал им фотографии. Дублировал посылки. Помогал им. Ну, не так, чтобы очень, филантропом он не был. Но бросал вызов: пошевелите мозгами, сообразите, что означают эти фотографии, и тогда поймете, какова моя цель на сей раз. Они разобрались и решили, что фотографии означают, что он собирается ограбить еще один банк. И он действительно это сделал. Дважды. Он послал людей, зная, что их поймают, если в полиции верно расшифровали фотографии, а потом, через полтора часа, отправил новую команду. И у него почти все получилось. На сей раз он назвал себя «Taubman», что по-немецки означает «Глухой». Der Taube Mann. А, черт, лучше бы это все-таки был не он.

— Ну, что скажешь? — спросила Сара.

— Надеюсь, это не он, — громко отозвался Мейер.

— Кто?

— Глухой.

— Ты слышал, что я сказала?

— Ну да, разумеется, я...

— Или, может, это ты глухой?

— А в чем, собственно, дело?

— Я говорила о Сьюзен.

— Ну и что?

— Ей шестнадцать.

— Я знаю, что ей шестнадцать.

— Она красива.

— На мать похожа.

— Спасибо. За ней начинают ухаживать мальчики.

— Они ухаживают за ней с двенадцати лет.

— И тебе это известно?

— Конечно, известно. Я что, слепой? Вообще-то я сам собирался поговорить с тобой. Может, ей пора сходить к доктору?

— К доктору?

— Ну да. Он пропишет пилюли.

— О Боже.

— Может, тебе это не понравится...

— Нет, нет, почему же?

— ...но, по-моему, лучше застраховаться. Ведь сейчас не средневековье.

— Это мне известно.

— Так ты поговоришь с ней?

— Поговорю. — Сара немного помолчала, а потом прошептала прямо ему в ухо: — Я люблю тебя, известно тебе это? — и поцеловала его в блестящую лысую макушку.

* * *

Хейзу нравилось раздевать женщин.

Особенно нравилось ему раздевать женщин в очках. Снять очки, ведь это почти то же самое, что раздеть женщину догола. Стоит только снять очки, и она выглядит особенно желанной и податливой. Ему нравилось целовать прикрытые веки женщин, чьи очки он только что снял. Но едва он притронулся к очкам Энни, как его остановили, мол не надо. Они перешли в спальню. Прихватив с собой рюмки с коньяком, они присели на край большой двуспальной кровати. Осторожно, как бы изучая друг друга, поцеловались. Тут Хейз как раз и потянулся к очкам, но, кажется, начало не обещало ничего хорошего. Если женщина не дает тебе снять даже очки, то как же дело дальше пойдет?

Когда Хейзу было семнадцать, у него была девушка, и однажды он повел себя чрезвычайно умным, с его точки зрения, образом. Он осторожно снял у нее с носа очки и подул на обе линзы. Когда девушка спросила, зачем это, Хейз ответил: «Чтобы ты не видела, чем заняты мои руки». Девушка тут же потребовала отвезти ее домой. С тех пор он больше не дул на линзы очков. Так можно лишь запутать ситуацию. Ситуация с Энни Ролз, казалось, была обещающей, но вот она велела ему убрать руки, и он решил, что сделал какую-нибудь глупость, простительную разве что зеленому юнцу. Хейз в растерянности посмотрел на Энни.

— Я хочу видеть тебя, — прошептала она.

Он снова поцеловал ее. Губы ее, мягкие и ждущие, слегка раскрылись, и стало нечем дышать. «Интересно, — бегло подумал Хейз, — как бы Сэм Гроссман из лаборатории объяснил такого рода вакуум: губы прижаты к губам, на вдохе они всасываются друг в друга, а затем в ход идут языки-разведчики». Неожиданно Хейз понял, что все у них будет хорошо, а очки — дело десятое.

Первый раз — самый главный. Он всегда весьма скептически выслушивал умников в полицейском участке, которые рассуждали, что, мол, секс становится лучше от раза к разу, научишься всяким штукам и тому подобное. Его собственный опыт подсказывал, что если в первый раз пошло что-то не так, то во второй раз будет только хуже, а в третий — вообще катастрофа. В полиции есть поговорка: скверная ситуация может сделаться только еще хуже. Вот и в сексе так же. Он целовал Энни, голова у него слегка кружилась, и это было верным признаком того, что все будет в порядке. Он и припомнить не мог, когда это у него так же вот кружилась голова от одних поцелуев. «В устах твоих сам Бог», — промелькнуло у него в голове, и он не мог вспомнить, это Шекспир или какой-нибудь фильм с участием Спенсера Трейси и Кэтрин Хепберн. «В устах твоих сам Бог», — снова пронеслось у него в голове, и он повторил фразу вслух.

— Генрих Пятый, — прошептала Энни и снова поцеловала его.