Удар отточенным пером

Сеголеток взвизгнул так отчаянно, что у меня заболели уши, а на глаза навернулись слезы – не столько от жалости, сколько по причине чистой физиологии. Рыжая снисходительно усмехнулась.

Я присел и положил на бочку ладони. Раздался оглушающий визг – это невинно страдающего хряка поддерживали его собратья, отчего упакованный к операции поросенок приободрился и начал биться о края бочки, раскачивая ее с такой силой, что пришлось держать уже не только руками, но и коленями. Людмила удовлетворенно засопела, сказав что-то одобрительное про мою силу, и в тот же миг я почувствовал тонкий кисловатый запах горячей свежей крови.

Визга я больше не слышал. Погрузившись под воду с головой, нельзя услышать шум океана, ты лишь чувствуешь остатком древней рыбьей хорды в самом основании шеи, как перекатываются по дну тонны гальки. Я погрузился. Все вокруг погрузилось в визг. Визжали стены нового амбара, клеенчатый голубой, как летнее море, пол, окровавленные руки Людмилы, визжало рябое лицо бабы, державшей разведенные ноги хряка. Визжало все внутри меня. Ради опыта надо было смотреть на операцию, но я зажмурился и лишь сильнее вцепился в деревянные бока. Бочка прыгала подо мной, как будто внутри нее был замурован князь Гвидон и как минимум пара-тройка богатырей с дядькой Черномором.

Когда Людмила закончила шить, веснушчатая баба одним сильным рывком выудила поросенка из бочки и наметанным движением олимпийской метательницы зашвырнула несчастного в соседний вольер. Неожиданно лишившись равновесия, я повалился на бок, все еще до ломоты в суставах впиваясь в бочку. Напротив меня в перевернутой перспективе загона метался прооперированный хряк. То есть, конечно, уже не хряк, а боров.

Я слышал, как где-то далеко наверху смеются Людмила и ее напарница, чувствовал их руки на своих плечах, видел мельтешение застиранных подолов синих спецхалатов. Они думали, что я в обмороке по причине нежной психики, но это было не так. Просто все происходившее было слишком громко, а в остальном – обычная ветеринарная процедура, только и всего. Черт, неужели нельзя было сделать это как-то почеловечнее? Впрочем, я уже убедился, что эти мысли – напрасная трата времени и эмоций, ведь речь идет о промышленных заготовках пищи.

– Люда, новокаину еще захвати из фельдшерской, – проговорила рыжая-бесстыжая у меня над головой. – Эй, молодой человек, вставайте, комната отдыха в клубе, а тут медблок!

Новокаин. Неужели он так орал с обезболивающим? Я уж подумал, что резали на живую. Впрочем, поросенка можно было понять.

– Что ж ты, Саша, не придешь больше седни? – пропела рыжая, когда я сообщил о новом распоряжении Валеева.

– Нет, – ответил я, отходя к двери.

– Когда придешь? – Она уставилась на меня бесцветными маленькими глазками. Зрачки ее расширились, нос и щеки влажно блестели.

– Как Валеев скажет.

– Ну а ты так просто приходи.

Я не сразу нашелся, что ответить, а она продолжала, кокетничая все заметнее:

– Покормлю вкусно, не то что твоя апа, и самогонка есть.

Я посмотрел на нее внимательней: рыжая была страшна, но вполне еще молода, отчего становилась еще страшнее. Природная некрасивость в сочетании с суровыми условиями деревенской жизни стерла с ее лица различимые возрастные оттенки: лицо широкое, растянутое по скулам, как будто сама природа сделала этой женщине грубую дешевую подтяжку. Ей можно было бы дать и двадцать пять, и тридцать, и сорок.

– Извините, – пробормотал я, так и не придумав, что тут можно сказать, и быстро пошел к выходу.

– Ишь какой! Коза ему на грудь не вскочит, – услышал я вслед. – Одно слово, философ. Шибко уж важным себя считает.

– Тише ты! – одернула ее Людмила шепотом. – Дура, что ль, совсем? Слышит же все! Не про тебя красавчик.

Итак, по мнению местного ветеринарного персонала, я был красавчиком и философом. Если с первым все более-менее ясно, то второе – эдакий местный анекдот, который надоел мне настолько, что даже перестал раздражать. Хлопнула автоматическая дверь, и я снова оказался на пронизывающем ветру.

* * *

Для человека здорового и больного вино и мед являются наилучшими средствами, если они натуральны и если принимаются правильно.

Гиппократ

Одна неприятность с утра не гарантировала отсутствия второй, поэтому девчонкам я сначала позвонил.

– Ммм, – вздохнул сонный голос Марины в трубке. – Кто это?

– Почтальон Печкин.

– Печкин, захвати лимон и мед!

Марина и Лейла – практикантки. Кстати, Валеев угадал: девчонки спали и, если бы не я, явились бы на работу не раньше чем к обеду. В отличие от меня, второкурсника, пятикурсницы Марина и Лейла, приехавшие на практику в четвертый раз, знали все местные приколы, поэтому пива они даже не просили. В понедельник с утра пива здесь не найти. Кроме того, похмеляться пивом – большое западло для юного организма, а вот водой с лимоном и медом – совершенно другое дело.