Удар отточенным пером

Девчонок я про себя назвал Беляночкой и Смугляночкой. Когда они впервые вышли из автобуса, у меня, встречавшего их на стации, сладостно и жалостливо екнуло сердце. Девушки вышагивали на высоченных каблуках – комариное жало и в приталенных тоненьких пальтишках, длина которых была обратно пропорциональна циститу и воспалению яичников. Однако ни в моей жалости, ни в снисхождении местного персонала девушки не нуждались.

– Не надо, – помотала головой беляночка Марина, когда я попытался взять ее сумку. – Лучше у Лейлы возьми, там книги по клинической диагностике.

Девушка-медик – совершенно особая порода. Мне есть с чем сравнивать. До поступления в ветеринарный институт я два года отучился на филологическом факультете университета.

Чтобы быть филологом и заниматься неосязаемыми материями вроде суффиксов, метафор, гипербол и при этом не думать о бессмысленности своей деятельности и жизни вообще, надо ощущать себя как минимум шаманом, колдуном, спасителем мира, хранителем ключа, шифровальщиком тайного кода. Шопенгауэр говорил, что врач видит человека во всей его слабости, юрист – во всей его подлости, теолог – во всей его глупости. К этому можно добавить, что филолог видит человека во всей его зауми. Ведь что такое, скажем, к примеру, диссертация про образ озера у Тургенева в сравнении с одной удачно проведенной операцией на сердце? Ничего. Ровным счетом ничего. Набор букв. Девушка-филолог – это подрастающий псевдошаман. Она обо всем уже где-то читала, поэтому она найдет мистический или философский смысл, в крайнем случае подгонит цитату из Достоевского или Чехова.

Девушка-медик – это другой полюс. Медики не так искушены в цитатах, зато удивить девушку-медика проявлениями жизни земной почти невозможно. Девушка-медик относится ко всему стоически и скептически. Она точно знает, что уже с высоты трех тысяч метров кладбища и населенные живыми людьми деревни чертовски похожи, до полного неразличения. Девушка-медик не закатывает глаза, не произносит красивых речей, она закатывает рукава и делает. Свои покорители есть у обоих полюсов, но лично мне девушки-медики нравятся больше.

Оказавшись в Старом Озерном, мои новые знакомые Марина и Лейла повели себя как люди бывалые: легко натянули на себя угрюмую сельскую осень, которая оказалась им впору, как сухие домашние чуни. В пахнущем хлоркой здании автовокзала они переоделись в одинаковые оранжевые пуховики и резиновые сапоги, которые трогательно болтались вокруг их худых икр, и уверенно пошлепали по бессмертной деревенской распутице к дому фельдшера Людмилы, где их закрепили на постой.

Теперь они лежали в том самом доме – одна на высокой хозяйской перине, а вторая, наверное, на печке, жестоко страдали сушняком после вчерашней пьянки и ждали меня – своего избавителя, прекрасного принца в телогрейке.

Глава 2. Здравствуйте, я ваша тетя

И Ленин такой молодой,и юный Октябрь впереди.

Песня, стихи Н. Добронравова

Звонок настиг меня почти у самого магазина. Впрочем, это единственное место в Старом Озерном, где соединение работало более-менее стабильно. СМС оповестила, что это уже восемнадцатая попытка абонента, так что вернее будет сказать, что это я пришел к звонку, а не звонок ко мне.

– Твою ж бифидобактерию! – орала в трубку Виктория. – Когда точно ты возвращаешься?

Точно. Здесь, в деревне, аккуратный почасовой план воспринимался, наверное, с тем же недоумением, что последний выпуск новостей в космолете, летящем на Марс. Срок моей практики заканчивался через пару недель, но для оформления всех бумаг требовалось съездить в главное ветеринарное управление, которое находилось в районном центре. А будет ли машина, будет ли дорога, поедет ли вообще хоть кто-то в ближайшее время?..

– А что случилось? – спросил я вместо ответа.

– Ничего! Ничего особенного, дорогуша! – Если Виктория называла меня дорогушей, значит, она в ярости. – Пока ты крутишь там хвосты коровам, тут все катится в задницу!

Попытка выяснить, что именно катилось в столь неприятном направлении, провалилась вместе со связью: трубка молчала. Несколько раз подбросив телефон и убедившись, что полоски связи ушли в глубокую кому, я подошел к памятнику Ленину, который светился свежей бронзовой краской, украшая собой небольшую площадку перед сельмагом. Я влез на гранитный парапет, привычно взобрался памятнику на плечо, ухватившись за вытянутую руку и оттолкнувшись от стальной складки пальто, игриво приподнятого революционным октябрьским ветром.

– Тебе пора выбираться из этой черной дыры, – моментально отозвалась Виктория, как только прервались гудки. – Опять небось на Ленине сидишь? Самому-то не смешно?

Смешно мне не было: во-первых, памятник был холодным и мокрым, во-вторых, как назло, нас с Лениным начал обходить механик Виктор на своем тракторе, задорно позвякивая навесными агрегатами, которых, кажется, на его стареньком «Белорусе» было навешано больше, чем в нескольких последних каталогах сельхозтехники.