Удивительные истории нашего времени и древности

«Быть может, он пошел встречать меня по другой дорожке и мы разминулись», — подумал Ван Цэнь и приказал людям направиться наугад в глубь сада.

Наконец они оказались у большого павильона. Сотни словно инеем покрытых хризантем, тысячи веточек тамариска, поблескивая в вечернем тумане, переплетались между собой; апельсины, отливая золотом, свисали с деревьев. Тысячи розовых и темно-красных лотосов росли в пруду у берега. Различные краски — то яркие, то бледные и светлые, где светло-зеленые, где пунцово-красные — переливались и отражались в воде, а в этом море красок плескались утки различных пород.

«Раз он пригласил меня любоваться хризантемами, наверное, ждет меня в этом павильоне», — подумал про себя Ван Цэнь и сошел с паланкина.

Заглянув в павильон, начальник не заметил никаких приготовлений к встрече гостя; на почетном месте за столом кто-то громко храпел. Человек этот был бос, голова непокрыта. Вокруг не было ни души. Слуги Ван Цэня бросились к спящему с криком:

— Начальник уезда здесь. Встать!

Присмотревшись, Ван Цэнь заметил, что по одежде незнакомец не походил на простолюдина, рядом с ним лежали шапка и домашнее платье ученого.

— Тихо! — приказал начальник уезда. — Посмотрите, кто это.

Слуга, носивший сюда записки Ван Цэня, вгляделся в спящего и сразу признал Лу Наня.

— Да это сам Лу Нань: напился и дрыхнет, — объяснил слуга.

Начальник побагровел.

— Каков негодяй! Для того и позвал меня, чтобы оскорбить и осрамить! — в страшном гневе воскликнул Ван Цэнь.

Он хотел было приказать тут же вытоптать цветы и обломать кусты, но решил, что это недостойно человека его положения, и, разъяренный, поспешил к паланкину.

— Домой! — приказал он.

Носильщики подняли паланкин и понесли; когда процессия выходила из ворот, там по-прежнему никого не было. Вечерело, впереди паланкина зажгли фонари, освещая дорогу. Слуги Ван Цэня только качали головой и перешептывались:

— Удивительное дело! Чтобы кандидат на получение чина посмел так пренебречь начальником уезда!

Шепот донесся до слуха Ван Цэня и только усилил его ярость.

«Хоть он и высокий талант, — рассуждал начальник уезда, — но все же он мой подчиненный. Сколько я просил его прийти ко мне, а он отказывался. Тогда я пожелал навестить его первым, я посылал ему подарки. Смело могу сказать, что был к нему весьма снисходителен и проявил должное уважение к его таланту. И после всего этого он мог поступить так непочтительно, так меня осрамить. Не то что с начальником уезда, даже с простым смертным нельзя так поступать». Нечего и говорить, что начальник не успокоился и дома.

Между тем попрятавшиеся слуги Лу Наня со всех сторон сбежались к павильону. Лу Нань продолжал крепко спать и проснулся лишь вечером.

— Едва вы заснули, приехал начальник уезда, — сказал один из его слуг, — и, видя, что вы спите, тут же уехал.

— Говорил что-нибудь? — спросил поэт.

— Мы так испугались, что все разбежались, в общем, мы его и не видели.

— Отлично! — воскликнул Лу Нань. — А привратнику всыпать тридцать палок за то, что он вовремя не закрыл ворота и позволил этой нечисти явиться сюда и осквернить эту землю! Да прикажите садовнику, чтобы он завтра же с утра наносил воды и хорошенько очистил дорожки, по которым проходил этот начальник.

Затем Лу Нань послал человека в ямэнь, чтобы вернуть Ван Цэню деньги и вино, которые тот присылал в подарок.

Как говорилось, Ван Цэнь вернулся домой в страшном гневе.

— Что это ты? Со званого пира, а такой сердитый? — спросила жена.

Ван Цэнь рассказал все, как было.

— Сам напросился, винить некого, — заметила она, узнав, в чем дело. — Ведь ты здесь на должности «отца и матери», и что бы ты ни делал, как бы ни поступал, все равно люди обязаны кланяться тебе и почитать тебя. С какой стати нужно было тебе всякий раз унижаться, заискивать да еще самому ходить на поклон к подчиненному. Да пусть он сто раз талант, тебе-то что? Напросился на оскорбление, вот и получил!

Упреки жены лишь подлили масла в огонь. Ван Цэнь долго молча сидел в большом кресле, злобно хмуря брови.

— Чего злиться? — сказала жена. — С древних времен говорится: «Начальник уезда захочет — разорит».

Этих слов было вполне достаточно, чтобы вывести Ван Цэня из оцепенения: в один миг прежние мысли о сочувствии к таланту, об уважении к ученому сменились решением затеять дело и уничтожить человека. Правда, в тот день Ван Цэнь ни с кем не поделился своими мыслями, но в душе у него все кипело: он только и думал, как бы подстроить что-нибудь Лу Наню, как бы сжить его со света. «Теперь только его смерть удовлетворит меня», — злобствовал начальник уезда.