Удивительный Самсон. Рассказано им самим... и не только

Уже затемно вернулся домой, устроил коня на ночлег и приготовился к встрече с надвигающейся бедой. Однако, только выйдя из конюшни и свернув на тропинку; идущую к дому, я увидел приближающегося ко мне отца. Было очевидно, что ему всё рассказали о моей проделке, ибо в руке он держал пастуший кнут. Последний, я знал без пояснений, скоро будет обвиваться вокруг меня.

Инстинктивно я подумал о бегстве. Но ноги не хотели мне повиноваться. Обычно резвые, теперь они налились свинцом. Отец стремительно подошел ко мне, и в каждой черточке его лица сквозила ярость. Его рука тяжело упала на мое плечо, но с уст не сорвалось ни слова. Пока он не выпорол меня, он вообще не разговаривал.

Затем всё, что накопилось у него в голове, легко возникло и на языке. Он говорил мне такие вещи, что я просто не в силах их произнести. Меня поселят в отдельную комнату, где буду есть и спать в одиночестве. Я не получу ничего, кроме чёрствого хлеба и воды, чтобы надолго запомнил, как низко я упал в его глазах.

Итак, я поплёлся в предназначенное для меня место, несчастный, мучимый болью, чтобы гам обдумать свое глупое непослушание. Той ночью для меня не было ни сна, ни какой-либо еды. Вода, однако, у меня была, мне дали большой кувшин, из которого я жадно пил, так как меня лихорадило. Вся сила моего отца, думаю, вместилась в тот пастуший хлыст, который так много раз опустился на моё тело. Ранним утром мне принесли хлеба и велели немедля отправляться работать. Гнев отца несколько остыл после того, как он отхлестал меня, но в душе не было добрых намерений ко мне. Итак, очень довольный лишь оттого, что можно выбраться из дома, я быстро, как было велено, поехал, чтобы вернуться только к наступлению ночи. Оказавшись дома, направился к предназначенной для меня комнате, в которой должен был спать и есть в одиночестве, усталый, с такой болью на душе и в геле, что трудно описать.

Недолго пробыл там совсем один, когда отец зашёл навестить меня, и я испугался, что он продолжит и дальше наказывать меня. Но в этот раз кара совсем не была связана с физической болью. Отец сообщил, что я больше не буду выполнять свою обычную работу. Цирка тоже больше не увижу, так как уеду на юг ухаживать за множеством коров, лошадей и верблюдов, которых содержали в самом отдалённом имении. И прямо на следующий день я должен был приступать к новым обязанностям. Таковы оказались указания отца, и они причинили мне большую душевную боль. Ведь я шал, что эта работа очень долгая и тяжелая даже для мужчины, и совсем неинтересная.

На рассвете отец пришёл ко мне и велел вставать и идти за ним. Весь день мы ехать на лошадях, добравшись до цели нашего путешествия уже затемно. Здесь меня передали управляющему имением вместе с рассказом о моей проделке. Это было очень унизительно, так как мне предстояло в будущем выполнять его распоряжения под страхом дальнейшего отцовского наказания. При том, что управляющий ранее должен был добросовестно докладывать мне

и выполнять мои указания, когда я объезжал с проверкой все имения и заезжал навестить его.

На следующий день отец уехал, после того как увидел, что я приступил к работе по выполнению моих новых и неприятных обязанностей. Они, скажу вам, сводились к присмотру за множеством животных и поиску пастбищ для них. Я должен был также следить, чтобы они не сбились с пути и их не сожрали дикие звери, что было вероятно. Вы, возможно, удивитесь, когда скажу, что всего под моей ответственностью было более 200 верблюдов, около 400 коров и более 300 лошадей. Должен сказать, не сразу, позже, когда научился управляться с этим делом, мне доверили такое стадо. Это, однако, не весь скот, содержавшийся в имении. Нет-нет! Столько животных было только под моей опекой. Примерно по стольку же имелось у других пастухов. Но то были взрослые мужчины, тогда как я являлся не более чем подростком.

Так я проводил лето, и со временем работа стала мне все больше нравиться. Единственными моими спутниками целыми днями были животные, и я старался сделать их своими друзьями, вместо того чтобы хлестать их, когда они упрямились и показывали норов. С лошадьми управлялся лучше всего, так как они были самыми умными из моих подопечных. Верблюды и коровы, как вы, несомненно, знаете, не такие смышленые, и не с такой готовностью выполняют команды, как лошади. Верблюды, к тому же, иногда сильно плюются. Но я всегда находил какой-нибудь способ заставить их понять, чего от них хочу, при этом мне хорошо помогала в работе моя свора собак, которые повсюду меня сопровождали. У меня их было шестеро, очень свирепых к чужим зверюг и преданных мне, потому что я их понимал и был добр. Ещё я научил собак многим забавным трюкам.