Удивление перед жизнью

Особенностью Бабановой и как актрисы, и как человека было то, что она не могла подчиняться чужой воле ни в жизни, ни на сцене. Ее нельзя было заставить — только увлечь. Я предполагаю, что все последующие режиссеры просто не могли идти вровень с талантом актрисы, с его особенностью и попросту старались избегать работы с Марией Ивановной. Из всех ролей, сыгранных в дальнейшем, блистательной была только одна — эпизод француженки Мари в пьесе Гусева «Сыновья трех рек».

Тревожит меня мысль, что Мария Ивановна по амплуа могла считаться инженю — травести и переход на взрослые роли был для нее невозможен. Мысль эта в какой‑то степени утешительна, но и только.

Вернемся, однако, в давние времена. Попав учиться в театральную школу Театра Революции, я, конечно, сразу узнал, что в театре работают такие‑то и такие‑то знаменитые артисты. Имя Бабановой произносилось первым. Должен сказать, что, еще живя в Костроме, я видел в кинотеатре хронику, где на пленке было рассказано об актрисе Бабановой. Пленка сейчас, вероятно, пропала, так как больше никогда я ее не видел, хотя отснятый крохотный кусочен из спектакля «Мой друг» с Колокольчиковой и Гаем — Астанговым повторялся то тут, то там неоднократно. На той старой пленке была показана Бабанова в жизни. Одетая в неприхотливое пальтишко, в простенькой меховой шапочке, она куда‑то шла по Москве. Была еще показана сцена Гоги из «Человека с портфелем» Файко. Боюсь ошибиться, но, кажется, Гога бросался с балкона на мостовую. (Заранее прошу извинить меня, если вся эта пленка, эти кадры — плод моей детской фантазии, я сам во всем этом сомневаюсь, но в глубине памяти откуда‑то эти кадры возникли и живут. Неужели выдумал?)

Так вот, эту‑то Бабанову мне и предстояло видеть живьем. Шла пьеса Погодина «После бала». Мария Ивановна играла колхозницу Машу и мне… не понравилась. Понравилась Юдифь Самойловна Глизер — Глафира, а Бабанова вся показалась ненатуральной. Живя в Костроме, я прекрасно знал деревенских женщин, и Маша — Бабанова совершенно не походила ни на одну из них. Я был озадачен: и это знаменитая актриса? В чем же дело? Огорчен был очень. А через несколько дней пошел смотреть «Доходное место». Бабанова — Полинька. И тут восторгу моему не было конца. Каждое слово, каждый звук — волшебная музыка, каждая поза, жест — скульптура, гамма чувств — совершенство. А следом Гога, Колокольчикова. И я влюбился в Бабанову навсегда.

Но что же делать с Машей из «После бала»? В какой‑то степени примирила меня с ней актриса Магницкая, которую я увидел в этой роли в костромском театре, когда в зимние каникулы поехал к родителям. Магницкая хорошая актриса, я видел ее во многих ролях, уж она‑то, думал я, сыграет Машу явной колхозницей, благо эти колхозницы во всех деревнях вокруг Костромы, в крайнем случае на базаре, а костромской базар — в трехстах метрах от театра. И каково же было мое удивление: Магницкая на сто верст была дальше от колхозницы, чем Бабанова. Как, думал я. москвичка Бабанова знает колхозницу лучше, чем костромичка? Что это за необъяснимое явление? Вернувшись в Москву, вновь пошел смотреть «После бала». Да, Маша — Бабанова натуральней, но все же не настоящая. И только позднее я догадался, в чем дело.

Я не знал в жизни ни Полиньку, ни Гогу, ни Колокольчикову, ни подобных им, и мне не надо было эти персонажи соотносить с бытовыми типами, поэтому я принял их как абсолютную достоверность. А колхозниц я знал воочию, и вот эта‑то неверная мерка жизнью в ее бытовой достоверности мешала мне принять Бабанову в роли Маши. Может быть, и нашлась бы актриса, которая сыграла бы Машу «вылитой колхозницей», но стало бы это явлением искусства, не знаю. Бабанова была актрисой театральной и совершенно не бытовой, актрисой рафинированной. Хотя под конец жизни она могла сыграть в МХАТе в спектакле «Все кончено» в ансамбле чужеродных по методу актеров, но прежнюю голубую звезду уже невозможно было различить на фоне других звезд.

Я очень люблю современную манеру актерской игры, которую привнесли в театр Олег Ефремов и Анатолий Эфрос, но я знаю и другое актерское искусство и не являюсь апологетом только одной сценической школы. Я понял это давно, когда видел великих трагиков старого времени — братьев Адельгейм. С первых их реплик мне показалось — я попал в какой‑то допотопный театр, против которого так яростно выступал Станиславский (а я уже был поклонником его системы). Но чем дальше развивалось действие пьесы, чем драматичнее завязывался сюжетный узел, тем сильнее увлекали меня за собой эти артисты, поднимая на какую‑то неведомую мне высоту, погружая в таинственные бездны. Нет, искусство не имеет стандартов, оно многолико и неисчерпаемо, в том числе и в системах.