Угрюм-река

– Я про вашу взятку говорю лишь предположительно, а про свою – да, я говорю открыто, при свидетелях. Но я не думаю, что законы империи могут быть подкупны при всяких обстоятельствах. Я, во всяком случае, буду с вами тягаться во что бы то ни стало. Это во-первых. А во-вторых, в прииск «Новый» мною вложено больше двух миллионов рублей.

– Вряд ли, соколик, вряд ли, – посморкался в красный платок седобородый купчина Сахаров. – Мы прииск осмотрели. Основные затраты там тысяч двести – триста. Так, кажется, приятели?

– Так, так, не больше, – подтвердили все трое.

Впрочем, лысоголовый невзрачный старичок с поджатыми губами, присяжный поверенный Арзамасов, добавил:

– Самое большое – триста пятьдесят тысяч. Вместе с новым переоборудованием. Вместе с драгой.

«Я нисколько не боюсь тебя, Ибрагим... Нисколько не боюсь. Вот увидишь».

– И что же? – поднял другую бровь Прохор.

– А ты, соколик, – встряхивая и складывая вчетверо свой платок, затрубил грубым басом Сахаров, – ты на этом прииске сумел уже взять миллиончика два-три.

– Я взял, может быть, пять миллионов и возьму еще триста тридцать три, но вам, господа, и фунтика золота понюхать не придется.

– Простите, Прохор Петрович, – разжал тонкие губы юрист Арзамасов и поправил на утлом носу золотые очки. – Позвольте вас ввести в курс дела. Прииск «Новый» и весь прилегающий к нему золотоносный участок перейдут в скором времени в руки акционерного общества с основным капиталом в пять миллионов рублей. Акционерами являются крупные коммерсанты России, в том числе присутствующие в вашем кабинете господа Рябинин и Сахаров, а также кой-кто из западноевропейских капиталистов. Мы льстим себя надеждой, что и вы, Прохор Петрович, не откажетесь вступить в наш...

– Спасибо, спасибо... – расхохотался Прохор. – Можете льстить себя надеждой сколько угодно. Но об этом еще рано говорить. Нет-с, дудочки!.. Шиш получите! Два шиша получите! Да что я вам – мальчишка? Сегодня мое, а завтра ваше? – Прохор стал нервно шагать по кабинету, подымая свой резкий голос на верхние ноты. – А вы бы учли в своих умных башках...

– Простите... Нельзя ли корректнее...

– ...вы учли мой личный труд, мою опытность, которые я вложил в это дело? Да я свой труд в миллиард ценю!.. Триста тысяч, триста тысяч! Подумаешь, какие явились оценщики! А вам, господин лейтенант Чупрынников, то есть, виноват... поручик Приперентьев, вам-то совершенно непростительно было даже и подымать вопрос о возврате прииска. Ваш брат бросил этот участок на произвол судьбы, не прикоснувшись к нему, а вы о нем и не знали даже. Впрочем, вам и вашему двойнику лейтенанту Чупрынникову, шулеру и мерзавцу – ха-ха-ха!.. Да, да, пожалуйста, не морщитесь и не пяльте на меня страшных глаз, – вам, шулеру и мерзавцу, виноват, не вам, а подлецу Чупрынникову, который обокрал меня у толстомясой Дуньки, у Авдотьи Фоминишны, вам такие гадкие делишки, конечно, не впервой...

– Господа, предлагаю удалиться... Что это, что это, что это?!

– Господин Громов! – раздался крик. – Имейте в виду, господин Громов, что в акционерное общество входят высокопоставленные особы.

– Плюю я на высокопоставленных особ! Для меня они – низкопоставленные! – несдержанно гремел Прохор, изо рта летели брызги. – Прииск есть и будет мой. Я вооружусь пушками, пулеметами!..

– В акционерном обществе принимают участие особы императорской фамилии, – предостерегающе звучал зловещий голос, но Прохор ничего не слышал.

– Я вооружу всех рабочих, всю округу. Берите меня войной! Я никого не боюсь, ни мерзавца купца Алтынова, которого я спущу в Неву под лед, ни Ибрагима, ни Анфисы... Ни Шапошникова. Никого не боюсь!..

– Какого Ибрагима? Какой Анфисы?

Прохор, как вынырнувший из омута утопающий, тяжко передохнул, схватился за спинку кресла, хлопнул себя ладонью в лоб, и глаза его растерянно завиляли.

– Простите, простите, господа, – сказал он жалостно и мягко. – Я очень устал... Три часа ночи... Я болен... Я, господа, спать хочу.

Но ему внимала лишь обнаженная пустота кабинета. Прохор болезненно сморщился и, пошатываясь, направился к ковровой оттоманке.

VIII

Торжества продолжались и на второй, и на третий день. Но Прохор Петрович в них не участвовал: он с отрадой отдался предписанному доктором покою и, кроме огорченной его поведением Нины, никого не принимал.

Гости разъехались. Со снежной поляны, где в зимней, средь лета, обстановке пирующие катались на запряженных в нарты оленях, слушали таинственные волхвованья двух шаманов, угощались мороженым, теперь убиралась возами соль, игравшая роль снега. Люди всех предприятий Громова стали на работы. Началось новое десятилетие, обещавшее Прохору Петровичу несметное, миллиардное богатство, а вместе с ним – блеск славы, вершину величайшего могущества.

Так, пламенея мыслью, Прохор бросил в огненной запальчивости гордый вызов миру.