Угрюмский род

Петрович зевает и молча смотрит в потемневшее окно. Терентьевна ставит чайник и идёт смотреть телевизор. Чайник свистит, Петрович снимает его, наливает кипяток себе в кружку и тоже идёт смотреть телевизор. Кряхтя, ложится на диван, глядит с полминуты, глаза его тяжелеют, и он засыпает.

Это я всё видел своими глазами, а как уж там без чужих глаз – я не знаю. Знаю только, что над Петровичем смеются: мол, никак не угомонится – в молодости бабником был и сейчас всё без бабы никак не может жить.

Петрович работал в Рабрыбхозе каким-то небольшим начальничком – бабка моя, которая тоже там работала, про него как-то рассказывала: мужик был галантный и любвеобильный, женщинам проходу не давал. А я слушал её и не верил, что она говорит про Петровича. Всё-таки есть в старении нечто неправильное: настоящий человек исчезает куда-то, а на его место приходит другой – ненастоящий, будто какой-то призрак.

Недавно у Петровича случился инсульт. Но выходили его, выжил.

Шурин

Шурин, брат Наташкин, старше её на несколько лет. Солидный уже такой дядька. Ему лет сорок, а выглядит на все пятьдесят. Пузо, лысина, очки – всё как у людей, положивших жизнь-здоровье на алтарь интеллектуального труда. Теперь трудно узнать у нём того красивого блондинчика, на которого западали все старшеклассницы в нашей школе и которого мы, мелюзга, тогда обходили с пиететом, достойным разве что олимпийских богов.

Теперь он врач. Ну, как врач… Гинеколог.

Быть врачом – это у него на роду было написано: вся семья – врачи. А вот каким – его личный выбор. Я помню из детства, как рассказывали эту историю его одноклассники. Мол, почему он гинекологом-то захотел стать – очень уж любил девкам между ног посмотреть и думал, что это не работа для него будет, а сказка: все бабьи письки перед тобой, хоть обсмотрись.

Теперь, видно, обсмотрелся. Оттого, видно, облысел, сник и пожух Шурик, шурин мой. А до пенсии ещё ох как далеко.

По-человечески лично мне его жаль. Была у человека, так сказать, мечта – его ли вина, что в итоге она обернулась одним местом? В Угрюмске всё, всем и всегда оборачивается этим местом. У него-то хоть мечта была, это дано не каждому. Я вот на ЕБПХ без всякой мечты попал, а занимаюсь, если вдуматься в суть, изо дня в день тем же самым, что и несчастный гинеколог наш: вглядываюсь в бездну, которая, как сказал Ницше, вглядывается во всех нас.

К слову, из шурина вышел неплохой гинеколог, судя по городской молве. В угрюмской областной больнице, на всю округу, их, гинекологов, всего три: семидесятилетняя бабка – из советских динозавров, шурин да ещё какая-то дамочка из молодых. И вот: бабку ругают за грубость, дамочку – за пофигизм, а к нему, говорят, несмотря на то, что мужик и всё такое, очередь на год вперёд.

Вот, собственно, и всё, что можно сказать про моего шурина. Разве что вспомнить надо про тёщину «ошибку бурной молодости», ведь благодаря ей Шурик (пардон, Александр Сергеич – так он представляется незнакомым людям, неизменно делая при этом важное лицо) появился на этот свет.

После пединститута у тёщи было две цели в жизни: пойти работать в школу и выйти замуж. В школу её взяли без вопросов, а вот замуж никто не брал. В общем, «засиделась» она, как раньше бабки говорили. Тут уж не до жиру бывает. Поэтому, когда её познакомили с одним врачом из угрюмской больницы, тоже давно тяготившимся своим холостяцким положением и пару себе отчаянно подыскивавшим, то она долго не думала: тем более и человек положительный подвернулся, тем более врач и учительница идеал советской семьи, – в общем, безошибочный вариант. Не откладывая в долгий ящик, они быстро расписались, народили на свет моего шурина и потом так же быстро развелись – потому что он тупо ушёл к другой. Разошлись они спокойно, без скандала, по-интеллигентному. Подозреваю, что она до сих пор к нему как бы неравнодушна, ибо внимательно следит за всеми поворотами его личной жизни, включая и последнюю драму с его третьей по счёту женой, которая от него ушла, по словам знакомых сплетниц, «к молодому кобелю».

Вот и получается, что тёщина «ошибка бурной молодости» вовсе не ошибка (во всяком случае, не с её стороны) и не сказать, чтобы «бурной», и даже не совсем молодости.

Свояченица

Сестра Наташки Настя старше меня на три года. Но, как и шурин, выглядит она так, словно ещё пара-тройка лет и ей пора на пенсию. Её лицо, с глазами японского сумоиста и ртом уголками вниз, выражает вселенскую скорбь, а фигура необъятна, как родина.

У неё много детей, долгов и кредитов. На всё это катастрофически не хватает денег, поэтому свояк, её муж то есть, работает на трёх работах как проклятый, тщетно пытаясь заткнуть дыру, которая всё время растёт.

Настя символизирует собой основу государства: детей нарожала, в экономическую кабалу впряглась и стоит за политическую стабильность, ибо как ни странно, но её всё устраивает и единственное, чего она боится в этой жизни, – это если к власти придёт какой-нибудь Навальный и всё станет как-нибудь не так.