Уйди скорей и не спеши обратно

(…) когда появляются ядовитые грибы, когда поля и леса покрываются паутиной, когда скот болеет и умирает прямо на пастбище, как и дикие звери в лесу, когда хлеб быстро плесневеет; когда на снегу можно видеть рано выползших мух, червей или комаров (…)

Пока Лизбета проходила по дому, созывая жильцов к столу, он сложил записку. И когда он быстро положил руку Жоссу на плечо, его лицо было не таким лучезарным, как утром.

— Нам надо поговорить, — сказал он. — Сегодня вечером в «Викинге». Не хочу, чтобы нас услышали.

— Хороший улов? — спросил Жосс.

— Хороший, но смертельно опасный. Для нас это слишком крупная рыба.

Жосс поглядел на него с сомнением.

— Верьте мне, Ле Герн. Слово бретонца.

За ужином благодаря наполовину выдуманному семейному анекдоту Жоссу удалось вызвать улыбку у повесившей нос Евы, и он ощутил некоторую гордость. Потом он помог Лизбете убрать со стола, отчасти по привычке, отчасти чтобы побыть с нею рядом. Он уже собрался идти в «Викинг», когда увидел, как она вышла из своей комнаты в черном сверкающем вечернем платье, облегающем ее дородное тело. Она быстро прошла мимо, улыбнувшись ему мимоходом, и у Жосса что-то сжалось внутри.

В «Викинге» было душно и дымно, Декамбре сидел за последним столиком в глубине и дожидался его, весьма встревоженный. Рядом стояли две рюмки кальвадоса.

— Лизбета куда-то ушла в шикарном туалете, как только домыла посуду, — объявил Жосс, усаживаясь.

— Да, — ответил Декамбре, ничуть не удивившись.

— Ее куда-то пригласили?

— Каждый вечер, кроме вторника и воскресенья, Лизбета уходит в вечернем платье.

— Она с кем-то встречается? — взволнованно спросил Жосс.

Декамбре покачал головой:

— Она поет.

Жосс нахмурился.

— Она поет, — повторил Декамбре, — выступает в одном кабаре. У нее потрясающий голос.

— Господи, с каких это пор?

— С тех пор, как она поселилась здесь и я обучил ее сольфеджио. Каждый вечер она собирает полный зал в «Сент-Амбруаз». Однажды, Ле Герн, вы увидите ее имя на афишах. Лизбета Гластон. И тогда, где бы вы ни были, не забудьте ее.

— Я ее вряд ли забуду, Декамбре. А в это кабаре можно сходить? Ее можно послушать?

— Дамас бывает там каждый вечер.

— Дамас? Дамас Вигье?

— А какой же еще? Он вам не говорил?

— Мы каждое утро пьем вместе кофе, и он ни разу словечком не обмолвился.

— Оно и понятно, он ведь влюблен. О таком не болтают.

— Черт побери, Дамас! Но ведь ему только тридцать.

— Лизбете тоже. Она, правда, несколько полновата для своего возраста.

Жосс на мгновение представил себе супружескую пару Дамас — Лизбета.

— Думаете, из этого что-нибудь выйдет? — спросил он. — Вы ведь разбираетесь в жизни.

Декамбре скептически поморщился:

— Мускулы Лизбету давно не интересуют.

— Дамас хороший парень.

— Этого мало.

— Чего ж Лизбете еще надо от мужчины?

— Не так уж и много.

Декамбре глотнул кальвадоса:

— Мы здесь не за тем, чтобы говорить о любви, Ле Герн.

— А о крупной рыбе, которую вы добыли.

Декамбре помрачнел.

— Неужели все так серьезно? — спросил Жосс.

— Боюсь, что так.

Декамбре окинул беглым взглядом соседние столики и успокоился, потому что в «Викинге» царил такой гвалт, словно на палубе варварского судна.

— Я установил одного из авторов, — сказал он. — Это Авиценна, персидский врач, живший в одиннадцатом веке.

— Понятно, — сказал Жосс, которого гораздо больше интересовала Лизбета, нежели Авиценна.

— В его книге «Liber canonis» я нашел место, откуда взят отрывок.

— Понятно, — повторил Жосс. — Скажите, Декамбре, вы тоже были учителем, как ваш отец?

— Откуда вы знаете?

— Да так, — прищелкнул пальцами Жосс, — я в жизни тоже кое-что понимаю.

— Может, вам неинтересно то, что я вам рассказываю, Ле Герн, но я прошу вас выслушать.

— Ладно, — сказал Жосс, который будто снова оказался в прошлом, когда учился у старого Дюкуэдика.

— Другие авторы всего лишь повторяют Авиценну. Везде говорится об одном и том же. Они ходят вокруг да около, не называя по имени, не касаясь этого, вьются, как грифы над падалью.

— Вокруг чего? — растерянно переспросил Жосс.

— Вокруг одного и того же, Ле Герн, я вам только что сказал. Того, что объединяет все странные записки. Того, о чем они возвещают.

— А о чем они возвещают?

В это время Бертен поставил на стол две рюмки кальвадоса, и Декамбре, прежде чем продолжить, дождался, пока верзила нормандец отойдет.

— О чуме, — сказал Декамбре, понижая голос.

— Какой еще чуме?

— Самой настоящей ЧУМЕ.

— Страшная болезнь прошлого?

— Она самая, собственной персоной.

Жосс замолчал. А вдруг грамотей порет всякую чушь? Вдруг он решил поиздеваться над ним? Жосс не мог проверить, правда ли то, что он там рассказывал про какой-то «canonis», и Декамбре мог запросто посмеяться над ним. Будучи осторожным, как всякий моряк, он всмотрелся в лицо старого эрудита, но не увидел там и тени насмешки.

— А вы, часом, не пытаетесь мне мозги запудрить?

— Зачем?