Уйди во тьму

Она тихо плакала, слушая завывания ветра. На крышу лимузина упало несколько капель дождя — одна из них, большая, и нежная, и холодная, упала ей на щеку, и она передвинулась на середину сиденья. Они так отлично проводили время: она стала посещать клуб, познакомилась с более интересными людьми, и его развод состоится двадцать первого октября. Так печально… но нет, он не бросит ее — ведь тогда у него никого не останется: ни Элен, ни Пейтон, ни маленькой Моди, ни Долли-Фу. Он прозвал ее так, когда они ночью лежали, усталые, в клубе и смотрели, как в лунном свете трясется плющ, и она, играючи, ткнула его пальцем в пупок. Почти два божественных года вдали от этого стервозного привидения. А теперь это. Что она станет делать, если он снова ее бросит? Слишком большое напряжение думать об этом. Она не сможет оставаться одна в квартире, слушая радио, как это было те долгие месяцы, когда он помирился с Элен, — бесконечная череда «Семьи Олдрич» и гангстеров-забулдыг, и тихо мычащих довольных коров, едва услышанных вечерами, полными томительных слез, трижды прочитанных газет, пустых и забытых коробок шоколада. Слишком тяжелы были головные боли, как и выходы из дома, когда она отваживалась поехать в банк или к своему адвокату за преступно убывающими чеками от Пуки на ее содержание, отворачиваясь от тех, кто мог, увидев ее, сказать: «Бедная женщина. Милтон оставил ее всухую, без средств». Ей придется уехать из города, отправиться в Норфолк или Ричмонд или вернуться в Эмпорию и сидеть у кровати матери, смотреть на эту выцветшую, исхудавшую от многочисленных склерозов плоть, видеть, как она дергается и стонет, менять ей белье, когда ее запирательная мышца сдает; это было печальное место, простое, и унылое, и ужасное: она сидела в гостиной и смотрела на арахисовые лозы, торчавшие на полях, словно большие коричневые пальцы, арахисы и красная земля, а в декабре — печальный, вымокший под дождем хлопок, выглядевший уже использованным.

Раздался раскат грома. Она подняла глаза от «клинекс». Странное это было зрелище. Из часовни вышла с развевающимися волосами Элен — она остановилась, прямая и спокойная, на ступенях, одна ее рука легко лежала на локте Кэри. Стоявший подле нее Лофтис сказал что-то, но слов его Долли не могла услышать. В глазах у него, как весь этот день, был ужас, острая тоска. Тут — и сердце ее, как никогда прежде, защемило от горя — она увидела, что Элен резко повернулась и с улыбкой сказала что-то Лофтису. Больше Долли ничего не видела. Их заслонил Кэри — ни с того ни с сего он перекрестил их, и тут далеко на востоке раздался и прокатился удар грома, приближаясь сюда. Пошел дождь.

* * *

Нью-йоркское кладбище Поттерс-Филд[27]

находится на острове в проливе Саунд, в полумиле к востоку от Бронкса и как раз в пределах Нью-Йорка. Остров называется Харте в честь оленя-самца, который в конце английского поселения проплыл, как это видели очевидцы, от материка к острову и, судя по всему, обосновался там среди дубовых зарослей и ивовых рощ. Самец был впоследствии застрелен, как говорится в легенде, мужчиной по имени Зуайт, который отправился на остров на ялике с большим ружьем и страстным желанием отведать оленины. Именно этот человек, джентльмен сверхъестественной скромности, назвал остров Харте, то есть Олений, вместо того чтобы назвать его островом Зуайта, и он же многие годы неплохо жил, перевозя туда на лодке любителей пикников; в то время там уже появились песчаные пляжи, там были леса, приятные рощи — словом, идеальное место для отдыха, если вы жили в восемнадцатом веке.

Однако, поскольку город разрастался, появилась необходимость в новом и более просторном месте для безымянных покойников, не имеющих друзей. До середины прошлого столетия, когда Сорок вторая улица была еще пригородом и овцы мирно пощипывали траву вокруг Колумбус-сёркл, этой цели служило старое Пауперское кладбище, которое занимало часть нынешней площади Вашингтона. Мертвецы не задерживаются в больших городах и, пожалуй, уходят в окончательное забвение. Так или иначе, таблички были вырваны из земли, площадь засыпана новой землей, и по ней проложены тротуары. Те, кто спал там, были дважды забыты, — правда, хотя на многих табличках уже не было фамилии, они по крайней мере получили землю под солнцем. Теперь уже никто не может их пометить, и няни, прогуливающиеся с детьми по Макдугал-стрит, видят лишь птиц, да мальчишек, да пронизанный пылью апрельский воздух, понятия не имея о тех, кто лежит под асфальтом — чьи кости сотрясает метро — и ждет воскрешения.

Первым человеком, похороненным не острове, на Поттерс-Филд, была сирота по имени Луиза ван Слайк, которая умерла в больнице для бедных в 1869 году. Многие последовали за ней — около полумиллиона душ были упокоены там, многие из них безымянные, все из них забытые.