Уильям Юарт Гладстон. Его жизнь и политическая деятельность

Популярность Гладстона начала клониться к упадку. Несомненным признаком этого явилась попытка некоторой части его гринвичских избирателей устроить внушительную демонстрацию в Бланхизе с целью потребовать от него выхода в отставку. Этого было достаточно, чтобы пробудить в шестидесятилетнем Гладстоне всю его громадную энергию и заставить его взять быка за рога. Он явился на эту демонстрацию и встретил лицом к лицу двадцатитысячную толпу своих недовольных избирателей длинною и совершенно парламентскою речью, в которой защищал шаг за шагом всю свою политику последних лет. Вначале вместе с оглушительными аплодисментами его встречали недовольным ропотом, свистом и криками, а затем, когда спокойный и решительный оратор, смело идущий навстречу народному обвинению, овладел умами слушателей, увлекши их своею логикой, а еще больше своею искренностью и прямотой, – число протестующих уменьшилось до того, что по окончании речи оратору, просившему слушателей высказать свой приговор, были устроены такие восторженные овации, которые достаются только на долю победителей. Да, в Бланхизе Гладстон победил; но в глазах всей страны он от этого не выиграл – его влияние, чарующая сила его имени и его идей все уменьшались и уменьшались. И когда, наконец, в 1873 году он внес злополучный билль о смешанном католическом и протестантском университете в Дублине, им все, даже сами либералы, остались недовольны, и проект провалился, а через два дня кабинет решил подать в отставку.

Однако когда королева предложила Дизраэли составить кабинет, тот отказался это сделать при прежнем парламенте. Он, очевидно, предпочитал пользоваться поражениями “потухших вулканов”, как он называл теперь либеральных министров, а не неполными победами своей партии. Таким образом, Гладстон против своего желания и без всякой поддержки общественного мнения управлял страной еще около года. Наконец, в январе 1874 года неожиданно для всех он вдруг решился распустить парламент и назначить новые выборы.

Это был очень печальный период в его жизни. Очевидно, он не мог найти ни одной точки соприкосновения с общественным мнением и страдал от этого. Ничем другим нельзя, по крайней мере, объяснить тогдашние разговоры этого живучего и сильного старика о своем удалении от дел, о том, что еще ни одному премьеру не удавалось сделать ничего важного после шестидесяти лет. Как нарочно в это же время не стало одного из самых преданных и испытанных его друзей – епископа Вильберфорса. Их дружба началась почти со школьной скамьи и продолжалась до самого последнего времени. Он был одним из немногих, кто всегда умел понять Гладстона, при любых обстоятельствах и во всех ситуациях.

Эта утрата тем более усилила мрачное настроение Гладстона, что к ней прибавились внутренние несогласия, подтачивающие все клонящиеся к упадку партии.

В этом отчасти был виноват он сам. Про него говорили, что он прекрасно понимает человека, но не людей – то есть реальных, обыкновенных людей с их слабостями. В среде собственной партии, даже собственного кабинета его отношения никогда не идут дальше служебных, они до крайности сухи и официальны. Он не только не умеет окружать себя той пленительной атмосферой любезности и шутки, которой отличаются многие крупные люди, но, наоборот, часто забывает даже быть просто приветливым с крайне нужными для его собственного дела людьми – и тем отталкивает их.

Но вот настали выборы, и Гладстон, вопреки всеобщим ожиданиям, кинулся в них с таким жаром и самозабвением, что в дневнике Шафтсбери стоит следующая заметка:

“Это что-то совсем новое. Нужно же, в самом деле, иметь хоть немного уважения к достоинству своего положения. А он бегает из Гринвича в Бланхиз, из Бланхиза в Вулич, а там в Нью-Кроси – словом, везде, где найдется пустая бочка, на которую можно взлезть и ораторствовать”.

И что же? После всего этого его выбирают вторым после какого-то водочного заводчика, а его товарищей по кабинету не выбирают совсем. Ввиду этого он написал лорду Гренвилю официальное письмо, слагая с себя ответственность вождя партии и почти совсем удаляясь от дел, отчасти по нездоровью, а отчасти ради какого-то “своего особого дела”.

Однако прежде чем это решение было приведено в исполнение, его пришлось отменить. При каких бы то ни было обстоятельствах, но принимать участие в церковных и теологических спорах он считал своей обязанностью. Или, лучше сказать, не мог устоять от этого соблазна. В это время архиепископ предложил проект ограничения свободы духовенства относительно ритуала в англиканских церквах. Гладстон пустился во все тяжкие: говорил в палате, писал статьи, вел переписку и выпустил два памфлета. Не будем входить в подробности этого малоинтересного препирательства. Скажем только, что, становясь в прямой антагонизм с католицизмом, он косвенно очищал себя от довольно распространенного против него обвинения, что он тяготеет к папизму. Возражая архиепископу, он защищал личную свободу каждого прихода и каждого священника.