Уильям Юарт Гладстон. Его жизнь и политическая деятельность

Так прошло два года. В это время консервативное правительство проводило довольно важные меры, например закон “об обществах самопомощи” и рабочих союзах, закон о разрешении споров между нанимателями и рабочими и так далее. В решении всех этих вопросов Гладстон почти не принимал участия, а большую часть времени проводил в своем имении Говарден в кругу семьи, погруженный в изучение тонкостей католицизма, ритуализма и так далее, а на досуге рубил деревья в парке или принимал случайных посетителей и репортеров из соседних городов. В это же время им был выпущен второй труд о Гомере.

Как на него самого, так и на публику такое его удаление от дел имело успокаивающее влияние. Его статьи и брошюры расходились в сотнях тысяч экземпляров, и, как всегда, читателя с автором примиряла его искренность, прямота и чуткость. Следить же за деятельностью противной партии он предоставил своим товарищам, сберегая свои силы для более важного дела, которое и не замедлило скоро явиться.

Глава XI. Русско-турецкая война и второе министерство Гладстона

Еще в 1875 году Турция напрасно старалась подавить восстание в Боснии и Герцеговине. В 1876 году Сербия и Черногория начали открыто готовиться к войне, между тем как у Турции ко всем этим внешним затруднениям присоединились и внутренние: она была на краю совершенного банкротства; в Константинополе открыли несколько заговоров и, наконец, султан покончил жизнь самоубийством. При этих-то обстоятельствах появляются признаки восстания в Болгарии. Турки поняли, что им грозит серьезная опасность, и приняли крайние меры, послав усмирять болгар отчаянных башибузуков, которые наделали там ужасных жестокостей: выжгли до шестидесяти деревень, избили до двенадцати тысяч людей, не щадя ни пола, ни возраста, – и все ради наведения панического страха на всю страну. Но вышло совсем иначе.

В английские газеты летом 1876 года проник слух о зверствах башибузуков и избиении христиан турками. В парламенте был сделан запрос об этих фактах, но Дизраэли отговорился сначала незнанием, потом недостатком времени и плоскими шутками вроде того, что сажание на кол на Востоке вовсе не считается жестокостью, и тому подобными. Тогда в среде либеральной партии появились недовольные медлительностью и апатией маркиза Гартингтона, стоявшего тогда во главе ее. А между тем парламент в августе разошелся, причем Дизраэли получил титул графа Биконсфилдского.

Гладстон не мог дольше оставаться спокойным. В сентябре он выпустил свою брошюру “Болгарские ужасы и восточный вопрос”, в которой устанавливал правильный взгляд на это дело, доказывая, что Англия должна не поддерживать и прикрывать турок в их притеснении христиан, а заступиться за подавленные народы Балканского полуострова и сделать это в согласии с Россией и другими державами, что в противном случае Россия исполнит свою миссию одна и приобретет огромное нравственное влияние среди балканских славян. Защита слабых народностей и действия в согласии с другими державами и тут оставались краеугольными камнями политики Гладстона.

Но как ни быстро расходилась изданная брошюра, Гладстон ею не ограничился, он принялся за агитацию со всей силой своего пылкого темперамента: собирал митинги, писал статьи, буквально наводнял газеты своими письмами, рассылал сотни почтовых карт почти каждый день – и имел огромный успех. В это время английское правительство отказалось пристать к решениям Берлинской конференции русского, германского и австрийского кабинетов, а вместо того послало свой флот в Безикскую бухту; его константинопольский посланник отказался принимать меры против болгарских жестокостей, а специально наряженная комиссия представила, очевидно, недобросовестный и пристрастный отчет. Все это дало в руки Гладстона обильный материал, чтобы сделать из Балканского полуострова то, чем ему когда-то послужили неаполитанские тюрьмы. Вообще можно сказать, что ни в какой другой период своей деятельности Гладстон не был более популярен среди своих поклонников и менее терпим среди своих противников: одни считали его спасителем страны, ездили к нему на поклонение, считали всякое его слово законом, тогда как другие били окна в его доме, рычали на него в парламенте и осмеивали в печати. Что же касается его самого, то он едва ли когда-нибудь был более верен самому себе, делал меньше уступок общественному мнению и времени – и несмотря на это, побеждал; его дело росло, число друзей увеличивалось.