Во время своей работы в Адмиралтействе в период с 1911 по 1915 год Черчилль запомнился многими спорными решениями, вызывающими негодование у старых адмиралов. Поэтому сопротивлением на флоте его было не напугать. Не испугался он и гнева короля, решив в четвертый раз убедить монарха в своей правоте.
Это было необычное обращение. Черчилль практически слово в слово повторил доводы Морли, сославшись, как и он, на профессора Королевского колледжа Сэмюеля Роусона Гардинера (1829–1902), автора книги «Место Кромвеля в истории», и профессора Оксфордского университета, автора нескольких книг о лорде-протекторе Чарльза Хардинга Фиртса (1857–1936); также глава Адмиралтейства процитировал эссе Маколея и книгу «Морская мощь» самого известного военно-морского историка своего времени, одного из отцов геополитики адмирала Альфреда Тайера Мэхэна (1840–1914).
Черчилль понимал, что это последнее обращение по злободневному вопросу. Если король и в этот раз откажется менять точку зрения, Черчиллю ничего не останется, как ретироваться и прекратить полемику[117]
. Как и следовало ожидать, Георг V остался непреклонен. Ни один из приведенных доводов не заставил его пересмотреть свою позицию. Он наотрез отказался называть корабль в честь человека, несущего прямую ответственность за обезглавливание одного из его предков[118].Продолжать дискуссию было бессмысленно. После месяца бесплодных обсуждений Черчилль отступил, предложив назвать линкор «Отважный»[119]
. Этот вариант получил королевское благословение. Супердредноут «Отважный» был спущен на воду в ноябре 1914 года и прослужил в составе британского ВМФ больше тридцати лет, пройдя через две мировые войны, пока в 1948 году не был пущен на лом.Прошло больше четверти века с тех достопамятных событий. В живых уже не было ни барона Стэмфордхема, ни Джона Морли, ни Герберта Асквита, ни Георга V, а Черчилль взялся за описание личности лорда-протектора. У него появилась прекрасная возможность восстановить историческую справедливость. Но этого не произошло. Причем по простой, но весьма необычной в свете описанного спора с королем причине — Черчиллю не нравилась личность Кромвеля. В биографии Мальборо он цитирует слова отца главного героя, который отзывался о Кромвеле не иначе как о «дьяволе», добавляя уже от своего имени, что возмутителя спокойствия отличала «фанатическая жестокость» в военных кампаниях. «Я враждебен по отношению к нему, — признается Черчилль в июле 1939 году Янгу. — Я считаю, что его следует судить как представителя диктатуры, против которой был направлен весь ход английской истории». В 1953 году во время одной из бесед с Мораном Черчилль назовет Кромвеля «грязным псом», отмечая, что «никогда не любил его»[120]
.Несмотря на нелюбовь автора к этому историческому персонажу, в новом произведении ему отводится много места. Написание этих кусков далось Черчиллю тяжело. Он обсуждал Кромвеля то с Эшли, то с Янгом и неоднократно переписывал текст, оставаясь все время недовольным результатом[121]
. Причины самокритики бывают разными. На этот раз ими стали принципиальный характер готовящихся фрагментов для нашего героя, который пытался как можно отчетливее и понятнее донести свою позицию до читателя. В личности Кромвеля воплотилось слишком многое из того, что Черчилль не принимал и против чего боролся на протяжении всей своей жизни.Во-первых, речь шла о диктаторе. Революции всегда принято рассматривать, как акт восстания за идеалы личной свободы против узурпаторства и деспотизма. Но Черчилль, не тешивший себя иллюзиями, считал заблуждением, что «триумф „железнобоких“ был победой демократии и парламентской системы». Напротив, по его словам, это была «победа примерно двадцати тысяч решительных, отчаянных, дисциплинированных, вооруженных фанатиков над всей Англией». Это была «борьба», которая «привела к армейской диктатуре». Это была ремонстрация, когда вместо одного автократа во главе государства встал «жестокий, страшный, энергичный человек, чей беспорядочный, оппортунистический, эгоистический курс вошел в анналы истории». Это была метаморфоза, которая привела к исчезновению конституционных гарантий и всех тех элементов гражданского общества, что «медленно и уверенно создавались веками». Это был плачевный результат, когда «всё решала воля одного человека»[122]
.