С учетом перечисленных нюансов резюме нашего героя сводится к следующему. С одной стороны, «в период тяжелейшего кризиса Кромвель силой оружия спас дело парламента», но «в истории он должен остаться как представитель диктатуры и военного правления, который при всех своих достоинствах солдата и государственного деятеля действовал вопреки духу английского народа». С другой стороны — «если заглянуть глубже», «он защитил страну не только от амбиций генералов, но и от той необузданной и непредсказуемой агрессии, на которую были способны ветераны „железнобоких“. При всех своих неудачах и ошибках, он действительно был лордом-протектором — защитником давних и прочных прав старой Англии, которую любил. Без Кромвеля, возможно, не было бы продвижения вперед, не было бы коллапса, не было бы выздоровления. Посреди краха всех институтов, социальных и политических, управлявших прежде жизнью Англии, он возвел гигантскую, сияющую, необходимую, одну-единственную башню, которая помогла получить временную передышку во имя исцеление и дальнейшего роста»[133]
.Эпизод с Кромвелем наглядно показал, насколько сложны, туманны, неоднозначны трактовки и оценки событий прошлого, не говоря уже о личностях минувших эпох. А жизнь тем временем била ключом, заставляя Черчилля работать дальше над завершением своего исполинского труда, в котором он познавал историю, одновременно выражая свою точку зрения и оставляя для потомков свой взгляд и свое понимание запутанных, но влиятельных событий ушедших времен.
В тот же день, когда Черчилль обратился к Эшли за консультациями по Кромвелю — 24 марта, он связался с Джоном Уэлдоном, напомнив ему о его обещании прислать материалы о Генрихе VIII. «Я очень проголодался по ним», — признавался автор. Черчилль торопился и пытался донести свою обеспокоенность до помощника. «Не пытайтесь сделать лучшее врагом хорошего», — увещевал он Уэлдона, напомнив ему о герое романа Джеймса Мэттью Барри (1860–1937) «Сентиментальный Томми»[146]
, который не смог сдать экзамен, потому что так и не определился, с какого слова начать предложение[134].Помимо Эшли, с которым обсуждалась личность Кромвеля, и запроса материалов у Уэлдона о самом известном мужском представителе династии Тюдоров, 24 марта Черчилль также принял участие в дискуссии с бригадным генералом Джеймсом Эдмондсом о Гражданской войне в США. Ему понравились подготовленные материалы, и он решил опираться на них в своей книге. Одновременно у него появились некоторые соображения относительно самого военного противостояния. Оценивая происходящее в целом, он считал, что «у конфедератов не было ни единого шанса». Их поражение было лишь вопросом времени. Армия северян все равно достигла бы успеха, даже если бы ей «пришлось истребить всех до последнего в штатах конфедератов». Еще со времен написания «Речной войны» Черчилль, привыкший рассматривать проигравших в терминах героической патетики, находил, что самым «драматичным» моментом противостояния стало «изумительное сопротивление» армии Юга. Через несколько дней он сделает еще одно интересное дополнение относительно перспектив конфедератов в Гражданской войне. Да, они не имели шансов на успех, но все могло измениться, если бы произошло вмешательство иностранного государства[135]
. Трудно сказать, на какой опыт— политика или историка — Черчилль опирался больше, когда делал этот вывод, но одно можно сказать точно: цена за подобное вмешательство была бы достаточно высока, и за победу в войне пришлось бы расплачиваться суверенитетом.При описании периода Карла II, Славной революции 1688 года, прихода Вильгельма III Оранского (1650–1702) и правления королевы Анны Черчилль окунался в знакомые воды, подробнейшим образом рассмотренные им в предыдущем историческом сочинении. Учитывая текущий цейтнот, а также высокое качество проработки биографии Мальборо, было бы глупо не использовать имеющийся материал в новом проекте. Черчилль планировал позаимствовать целые куски. Но для этого ему требовалось получить разрешение со стороны издателей «Мальборо». В конце марта он связался с издательством